Фиалковый венец - Триз Джефри. Страница 24

— А я не могу тебе помочь?

— Ну что ты, что ты! Зачем тебе беспокоиться, Леонт? Но вот если бы Алексид ненадолго пошел со мной… а то и на весь день…

— Иди, иди, Алексид, — сказал с улыбкой Леонт. — Помоги деду.

Когда они вышли, старик сказал со стоном:

— Ну и попал же я из-за тебя в беду! Да если бы я только мог предположить…

— Что случилось, дядюшка? Ты из-за… из-за комедии? Куда мы идем?

К этому времени они уже шагали по улице.

— Мы идем к архрнту-басилевсу, — сказал старик тоном глубокого отчаяния.

— К архонту-басилевсу? — Сердце Алексида подпрыгнуло от радости, но тут же тревожно сжалась. — Это значит… что он догадался?

— Одни боги знают, что это значит! А я знаю только, что ко мне пришел раб и казал, что архонт-басилевс хочет меня видеть. По поводу моей комедии. «Моей комедии»! Как будто я ее хотя бы читал! Не говоря уж о том, что я ее не писал. Что я ему скажу? — В голубых глазах старика застыл ужас.

— Ты сначала послушай, что скажет тебе он, дядюшка. Постарайся его провести.

— Провести? Провести архонта-басилевса?

— Я тебе помогу…

— Очень благородно с твоей стороны! Очень великодушно!

Алексид ласково погладил его руку.

— Если дело обернется плохо, ты прямо расскажи обо мне. Я во всем признаюсь.

— Ну, посмотрим, посмотрим. — Дядюшка Живописец уже несколько оправился от испуга. — Что гадать, пока мы еще ничего не знаем… Да, ты прав, надо сначала его послушать. А я уж постараюсь не выйти из своей роли. — Он усмехнулся. — Вот видишь, я уже заговорил, как заправский актер. «Не выйду из своей роли» — так ведь?

— Ты молодец, дядюшка! — со смехом заверил его Алексид.

— Дядюшка Живописец гордо расправил плечи.

— Нам надо решить, как именно сыграть эту сцену, — сказал он. — Нет, ты только послушай: «сыграть эту сцену»! Оказывается, это вовсе и не трудно — выбирать актерские слова, а?

— Да, но не стоит чересчур уж перегибать палку.

Они приблизились к общественному зданию, где архонт-бвсилевс и его помощники вершили дела государства. Оставалось только решить, как вести себя там.

Архонт-басилевс оказался величественным стариком, но в его глазах пряталась смешинка. Когда они вошли, он встал, здороваясь с ними.

— Алексид, сын Леонта? — спросил он.

— Да, почтеннейший архонт, — ответил дядюшка Живописец с уважением, но и с достоинством. Он не стал кланяться, так как архонт, в конце-то концов, был таким же гражданином Афин, как и он сам, и архонтом его выбирали только на год.

— Так садись же. А кто этот юноша?

— Мой внучатый племянник. Он… он мне кое в чем помогает.

Дядюшка Живописец сел напротив архонта, а Алексид стал рядом с ним, настороженно прищурившись.

— Признаюсь, — заметил архонт, поглаживая бороду, — прочитав комедию, я решил, что ее писала более молодая рука.

— Более молодая? — удивился дядюшка Живописец. — Ах, да! Более молодая, чем моя, хотел ты сказать.

— Разумеется. Надеюсь, ты не сочтешь мои слова за обид, — я знаю, что старость не мешает писать хорошо. Ведь Софокл создавал великие трагедии и тогда, когда ему было уже за девяносто. Однако писать он начал еще молодым. А ты, Алексид, мне кажется, уже не в тех годах, когда человек впервые представляет свою комедию на театральные состязания.

— Было бы сердце молодо, почтеннейший архонт!

В глазах архонта промелькнула улыбка.

— А твое сердце, по-видимому, полно юного жара. От души поздравляю тебя. Читая «Овода», невозможно дать его автору больше двадцати лет.

— Ну, я еще не так дряхл, как ты, кажется, думаешь.

— Отнюдь, отнюдь! Но, — продолжал архонт более серьезным тоном, — прейдем к делу. Я никак не могу решить, допустить твою комедию или нет. В ней, разумеется, есть недостатки…

— Само собой, — согласился дядюшка Живописец, по мнению Алексида, слишком уж охотно.

— Однако она обладает и незаурядными достоинствами.

— Очень лестная похвала!

Алексид застыл и только надеялся, что архонт не посмотрит на него и не заметит, как он покраснел.

— Когда я ее читал, мне показалось, что некоторые вещи будет не так-то просто показать в театре. Вот, например, корову.

— Корову? — с недоумением повторил дядюшка Живописец.

— Ну как же, дядюшка, — поспешно вмешался Алексид. — Та смешная сцена, когда овод кусает корову и она начинает брыкаться и бегать взад и вперед.

— Вот-вот, — сказал архонт. — Как, по-твоему, можно будет это показать?

Дядюшка Живописец не знал, что и ответить. В его глазах опять появился испуг. Заметив, что он дергает себя за бороду и что-то невнятно бормочет, Алексид поторопился сказать:

— Дядюшка думал накрыть двух человек большой пятнистой шкурой. Переднему сделать маску с рогами, а второму — хвост…

— Так я и задумал! — подхватил дядюшка Живописец. — Вот смеху-то будет!

— Гм!.. По-твоему, это может получиться?

— Ну конечно, — горячо выкликнул Алексид. — В позапрошлом году в театре показывали кентавра — двух человек, прикрытых одной шкурой.

— Неужели? — спросил архонт, бросив на него проницательный взгляд. Я не присутствовал на тех Дионисиях — я командовал триерой… [28] Гм, гм…

Архонт задумчиво поглаживал бороду, и Алексид боялся даже дышать. Сумеют ли они обмануть его? Эти ласковые глаза были очень проницательны. И, конечно, они могут стать строгими и суровыми. Архонт привык разгадывать козни политических интриганов и лукавство чужеземных послов. Так неужели они с дядюшкой Живописцем сумеют его провести? Алексида вдруг охватил ужас пред собственной дерзостью. Почему, почему они сразу во всем не признались? Но в таком случае комедия не была бы допущена к представлению. Пусть она даже и понравилась архонту, он все же не решится оскорбить афинян, предложив им комедию, написанную безвестным мальчишкой. Вдруг архонт поднял голову и снова обратился к дядюшке Живописцу.

— Вот еще одно трудное место, — сказал он медленно. — Выход египетского раба в третьей сцене.

— Ну… конечно…

— Ах, дядюшка! Почтенный архонт, вероятно, спутал твою комедию с какой-то другой! — многозначительно воскликнул Алексид, наклоняясь вперед и предостерегающе хмуря брови. — В твоей комедии нет никакого египетского раба! Ведь так?

— Конечно, нет, — раздраженно отозвался старик. — Я как раз это и хотел сказать. Нет в ней никакого египетского раба. А ты меня не перебивай.

— Значит, я ошибся, — любезно сказал архонт. — И неудивительно — ведь мне пришлось прочесть десятка три комедий. — Он внимательно посмотрел на Алексида. — Твой внучатый племянник, кажется, неплохой помощник. Комедию он как будто знает немногим хуже тебя самого.

— Я ее записывал, — объяснил Алексид скромно. — Глаза у дядюшки уже не те, что прежде.

— Что ж, — сказал архонт. — Я хотел задать тебе еще несколько вопросов, но, пожалуй, будет лучше, если мы обойдемся без них. — Он встал, показывая, что разговор окончен. — Я думаю, вы оба понимаете, что мне все равно, написал ли комедию дряхлый старец или… — тут он с улыбкой взглянул на Алексида, — или совсем мальчик. Но афиняне поручили мне выбрать, а они, как вам известно, народ обидчивый.

— Ну конечно, конечно, — добродушно отозвался дядюшка Живописец, хотя он не имел ни малейшего понятия, принята комедия или нет.

Алексид облизнул пересохшие губы.

— Это… это значит, что комедия никуда не годится, что она отвергнута?

— Вовсе нет, милый юноша. Она достойна быть представленной на празднике. Я не вижу причин, которые могли бы этому помешать, и, — тут по его лицу снова скользнула улыбка, — не хочу их видеть. — Он повернулся к дядюшке Живописцу, глядевшему на него с изумлением и тревогой. — Тебе сообщат имя твоего хорега и каких актеров я тебе выделю. Актерам плачу я, но твой хорег оплатит хор и возьмет на себя все другие расходы. Тебе же, разумеется, надо будет вести репетиции и позаботиться об остальном…