Сотканный мир - Баркер Клайв. Страница 7

— Наверняка ты ошибаешься.

Она чуть заметно покачала головой.

— Он погиб и канул в прошлое, — сказал он.

Ее лицо казалось высеченным из камня. Двигались только губы, и Шедуэлл тосковал по ним, несмотря на то, что они изрекали.

— Такая сила не умирает, — проговорила она. — Она не может умереть до конца. Она дремлет. Она выжидает.

— Но чего? И зачем?

— Наверное, чтобы Фуга проснулась, — ответила она.

Ее глаза потеряли свой золотой цвет, сделались серебристыми. Капли менструума, [2] словно мерцающие в солнечном луче пылинки, падали с ее ресниц и испарялись. Шедуэлл никогда прежде не видел Иммаколату такой — она была близка к тому, чтобы выдать свои чувства. Зрелище ее уязвимости невероятно возбудило его. Член затвердел до боли. Однако она, судя по всему, оставалась равнодушна к его желанию или предпочитала ничего не замечать. Магдалена, слепая сестра, не была столь безучастной. Она, насколько знал Шедуэлл, жадно интересовалась теми субстанциями, какие проливают мужчины, и использовала их в своих жутких целях. Вот и сейчас ее силуэт, прилипший к углублению в стене, с головы до пят был воплощением этой жадности.

— Я видела пустыню, — произнесла Иммаколата, отвлекая внимание Шедуэлла от движений Магдалены. — Яркое солнце. Жуткое солнце. Самое пустое место на свете.

— Там сейчас находится Бич?

Она кивнула:

— Он спит. Думаю… он забыл, кто он такой.

— Значит, так оно и будет дальше, — сказал Шедуэлл. — Кому, скажи на милость, придет в голову его будить?

Но эти слова не убедили даже его самого.

— Послушай, — продолжил он, — мы отыщем и продадим Фугу раньше, чем он успеет перевернуться на другой бок. Мы зашли слишком далеко, чтобы теперь остановиться.

Иммаколата ничего не ответила. Ее глаза все еще были сосредоточены на том, что она видела, или ощущала, или то и другое разом минуту назад.

Шедуэлл очень смутно понимал, какие силы здесь действуют. В конце концов, он всего лишь чокнутый, его человеческий кругозор ограничен. Сейчас он был этим даже доволен.

Зато одно он отлично понимал. Фуга оставляет следы из легенд. За долгие годы поисков он познакомился с множеством способов, какими она давала о себе знать, — от колыбельной песни до предсмертной исповеди — и давно оставил попытки отделить факты от фантазий. Значение имело только то, что множество людей, в том числе очень могущественных, мечтали о таком месте, молились о нем, в большинстве случаев не подозревая, что оно реально существует или некогда существовало. Если выставить эту мечту на торги, она принесет огромную прибыль. Никогда на свете не было и не будет подобного аукциона! Они не могут бросить дело. Только не из страха перед чем-то затерявшимся во времени и заснувшим.

— Он знает, Шедуэлл, — сказала Иммаколата. — Даже во сне он знает.

Если бы он вдруг нашел доводы, способные рассеять ее страхи, она все равно отнеслась бы к ним с презрением. Поэтому Шедуэлл воззвал к ее прагматизму.

— Чем быстрее мы найдем ковер и избавимся от него, тем лучше будет нам всем, — проговорил он.

Эти слова отвлекли внимание Иммаколаты от видения пустыни.

— Кажется, надо выждать еще немного, — произнесла она и впервые с той минуты, когда они вышли на улицу, подняла на своего спутника мерцающий взор. — И тогда мы отправимся на поиски.

Все следы менструума внезапно исчезли. Момент сомнения прошел, вернулась прежняя уверенность. Она будет идти по следу Фуги до самого конца, как они и планировали. Никакие слухи, даже о Биче, не заставят ее свернуть.

— Мы потеряем след, если не поторопимся.

— Сомневаюсь, — сказала она. — Мы подождем. Подождем, пока спадет жар.

Ага, так вот как его накажут за злонамеренное прикосновение. Насмешливое замечание относилось к жару, охватившему его, а не к жаре на улице. Ему придется дожидаться ее соизволения, как он уже дожидался раньше, молча снося экзекуцию. И не только потому, что одна Иммаколата могла выследить Фугу по вибрациям ее сотканной жизни, но и потому, что провести лишний час в ее обществе, купаясь в аромате ее дыхания, — желанная и счастливая мука.

Для Шедуэлла это был ритуал преступления и наказания, поддерживавший его эрекцию весь оставшийся день.

Для нее же сила его желания оставалась предметом насмешливого любопытства. В конце концов печь остывает, если не добавлять в нее дров. Даже звезды угасают через тысячелетия. Однако похоть чокнутых, как и многие другие свойства их племени, опровергала все правила. Чем меньше ее поощряли, тем жарче она разгоралась.

V

Перед наступлением тьмы

Наверное, Сюзанна видела свою бабушку по материнской линии не более десяти раз. В раннем детстве, прежде чем девочка научилась как следует говорить, ей внушили, что доверять бабушке не следует. Никто не объяснил почему, однако это подействовало. Когда Сюзанна выросла — сейчас ей было двадцать четыре, — она научилась критически относиться к предрассудкам родителей и стала подозревать, что их предубеждения относительно бабушки были совершенно иррациональными. Но она не смогла до конца забыть мифы, сопровождавшие образ Мими Лащенски.

Само это имя было камнем преткновения: для ребенка оно звучало как сказочное проклятие. И в самом деле, многие черты пожилой дамы подкрепляли зловещие фантазии. В памяти Сюзанны Мими осталась невысокой, с желтоватой кожей и черными волосами (судя по всему, крашеными), туго зачесанными назад над едва ли способным улыбаться лицом. Наверное, у Мими были причины для вечной скорби. Ее первый муж — кажется, цирковой артист — бесследно пропал перед Первой мировой войной. Если верить семейным сплетням, он сбежал как раз из-за того, что Мими — злая ведьма. Второй супруг, дедушка Сюзанны, погиб от рака легких в начале сороковых, докурившись до смерти. С тех пор бабушка жила в эксцентрическом уединении, чуждая детям и внукам, в собственном доме в Ливерпуле. В доме, куда Сюзанна должна была явиться с запоздалым визитом, выполняя загадочную просьбу Мими.

Пока Сюзанна ехала на север, она перебирала воспоминания о Мими и ее доме. Особняк был значительно больше и гораздо темнее дома родителей в Бристоле. В последний раз его ремонтировали в допотопные времена. Заплесневелый дом, дом в трауре. Чем больше Сюзанна вспоминала, тем мрачнее она становилась.

В книге ее внутренних переживаний эта поездка к Мими была обозначена как возвращение в болото детства, напоминание не о благословенных беззаботных годах, а о тревожном замутненном состоянии, от которого ее освободило взросление. И Ливерпуль был центром того состояния: город вечных сумерек, где воздух пах холодным дымом и еще более холодной рекой. Когда Сюзанна вспоминала об этом, она снова становилась ребенком, боящимся собственных снов.

Разумеется, она отбросила все это много лет назад. Теперь она другая: прекрасная, уверенная в себе женщина за рулем собственной машины, ее лицо освещено солнцем. Какую власть имеют над ней прежние страхи? Однако по дороге Сюзанна поймала себя на мысли, что цепляется за достижения своей нынешней жизни, как за талисманы, способные уберечь ее от этого города.

Она подумала о своей лондонской студии и о вазах, которые обожжет и покроет глазурью, когда — совсем скоро — вернется туда. Вспомнила Финнегана, с которым флиртовала за ужином два дня назад. Подумала о своих друзьях, простых надежных людях: каждому из них она не задумываясь доверила бы свою жизнь и здоровье. Вооружившись таким количеством ясности, она, без сомнения, сумеет пройтись по темным дорожкам своего детства и не испачкаться. Ее путь широк и светел.

Но воспоминания все-таки не утратили силы.

Среди них были знакомые образы Мими и ее дома, но одно из видений явилось из какой-то потайной ниши памяти. Оно пряталось там, невидимое, с того самого дня, когда Сюзанна заперла его там.

Этот эпизод вспомнился не так, как остальные, фрагмент за фрагментом. Он всплыл весь разом, в ошеломительных подробностях…