Портреты революционеров - Троцкий Лев Давидович. Страница 43

Разговоры о том, будто Сталин «обманул» Гитлера своим вторжением в Польшу и своим нажимом на балтийские страны, совершенно вздорны. Вероятнее всего, именно Гитлер навел Сталина на мысль завладеть Восточной Польшей и наложить руку на Прибалтику. Так как национал-социализм вырос на проповеди войны против Советского Союза, то Сталин не мог, конечно, поверить Гитлеру на честное слово. Переговоры велись в «реалистических» тонах.

«Ты боишься меня? – говорил Гитлер Сталину. – Ты хочешь гарантий? Возьми их сам».

И Сталин взял.

Изображать дело так, будто новая западная граница СССР навсегда преграждает Гитлеру путь на Восток, значит, нарушать все пропорции. Гитлер разрешает свою задачу по этапам. Сейчас в порядке дня стоит разрушение Великобританской империи. Ради этой цели можно кое-чем поступиться. Путь на Восток предполагает новую большую войну между Германией и СССР. Когда очередь дойдет до нее, то вопрос о том, на какой черте начнется столкновение, будет иметь второстепенное значение.

Наступление на Финляндию находится как будто в противоречии со страхом Сталина перед войной. На самом деле это не так. Кроме планов есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошел на союз с Гитлером. Чтоб застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на балтийском побережье. Однако сопротивление Финляндии угрожало свести все стратегические выгоды к нулю и даже превратить их в свою противоположность. Кто, в самом деле, станет считаться с Москвой, если с ней не считается Гельсингфорс? Сказав «А», Сталин вынужден сказать «Б». Потом могут последовать другие буквы алфавита. Если Сталин хочет уклониться от войны, то это не значит, что война пощадит Сталина.

Берлин явно подталкивал Москву против Финляндии. Каждый новый шаг Москвы на Запад делает более близким вовлечение Советского Союза в войну. Если б эта цель оказалась достигнутой, мировое положение значительно изменилось бы. Ареной войны стал бы Ближний и Средний Восток. Ребром встал бы вопрос об Индии. Гитлер вздохнул бы с облегчением и, в случае неблагоприятного поворота событий, получил бы возможность заключения мира за счет Советского Союза. В Москве, несомненно, со скрежетом зубовным читали дружественные статьи германской печати по поводу наступления Красной Армии на Финляндию. Но зубовный скрежет не есть фактор политики. Пакт остается в полной силе. И Сталин остается сателлитом Гитлера.

Непосредственные выгоды пакта для Москвы несомненны. Пока Германия связана на Западном фронте, Советский Союз чувствует себя гораздо более свободным на Дальнем Востоке. Это не значит, что он предпримет здесь наступательные операции. Правда, японская олигархия еще менее, чем московская, способна на большую войну. Но у Москвы, которая вынуждена стоять лицом к Западу, не может быть сейчас ни малейшего побуждения углубляться в Азию. В свою очередь, Япония вынуждена считаться с тем, что может получить со стороны СССР серьезный и даже сокрушительный отпор. В этих условиях Токио должен предпочесть программу своих морских кругов, т. е. наступление не на Запад, а на Юг, в сторону Филиппин, голландской Индии, Борнео, французского Индо-Китая, британской Бирмы… Соглашение между Москвой и Токио на этой почве симметрично дополнило бы пакт между Москвой и Берлином. Вопрос о том, какое положение создалось бы при этом для Соединенных Штатов, не входит в рассмотрение настоящей статьи.

Ссылаясь на недостаток сырья в СССР, мировая печать не устает твердить о незначительности той экономической помощи, которую Сталин может оказать Гитлеру. Дело совсем не решается так просто. Недостаток сырья в СССР имеет относительный, а не абсолютный характер; бюрократия намечает слишком высокие темпы промышленного развития и не умеет соблюдать пропорции между разными частями хозяйства. Если снизить на один-два года темпы роста известных отраслей промышленности с 15 до 10%, до 5% или оставить промышленность на прошлогоднем уровне, то сразу окажутся значительные излишки сырья. Абсолютная морская блокада германской внешней торговли должна, с другой стороны, направить значительный поток германских товаров в Россию, в обмен на советское сырье.

Не нужно также забывать, что СССР скопил и продолжает скапливать огромные запасы сырья и продовольствия для задач обороны. Известная часть этих запасов представляет потенциальный резерв Германии. Москва может, наконец, дать Гитлеру золото, которое, несмотря на все автаркические усилия, остается одним из главных нервов войны. Наконец, дружественный «нейтралитет» Москвы чрезвычайно облегчает Германии пользоваться ресурсами Прибалтики, Скандинавии и Балкан.

«Совместно с Советской Россией, – не без основания писал „Volkischer Beobachter“, орган Гитлера, 2 ноября, – мы господствуем над источниками сырья и продовольствия всего Востока». За несколько месяцев до заключения пакта между Москвой и Берлином в Лондоне оценивали значение экономической помощи, которую СССР может оказать Германии, гораздо более трезво, чем сейчас. Официозное исследование Королевского института внешних сношений, посвященное «Политическим и стратегическим интересам Соединенного Королевства» (предисловие помечено мартом 1939 г.), говорит по поводу советско-германского сближения:

«Опасность для Великобритании подобной комбинации может быть чрезвычайно большой». «Приходится спросить, – продолжает коллективный автор, – в какой мере Великобритания могла бы надеяться достигнуть решительной победы в борьбе с Германией, если бы восточная граница Германии не была бы блокирована с суши?»

Эта оценка заслуживает большого внимания. Не будет преувеличением сказать, что союз с СССР уменьшает для Германии тяжесть блокады не менее как на 25%, а, может быть, и значительно более.

К материальной поддержке надо прибавить – если это слово здесь уместно – моральную. До конца августа Коминтерн требовал освобождения Австрии, Чехословакии, Албании, Абиссинии и совершенно молчал о британских колониях. Сейчас Коминтерн молчит о Чехии, поддерживает раздел Польши, но зато требует освобождения Индии.

Московская «Правда» нападает на удушение свобод в Канаде, но молчит о кровавых расправах Гитлера над чехами и гангстерских пытках над польскими евреями. Все это значит, что Кремль очень высоко оценивает силу Германии.

И Кремль не ошибается. Германия оказалась, правда, неспособной обрушить на Францию и Великобританию «молниеносную» войну; но ни один серьезный человек и не верил в такую возможность. Однако величайшим легкомыслием отличается та международная пропаганда, которая торопится изображать Гитлера как загнанного в тупик маньяка. До этого еще очень далеко. Динамическая индустрия, технический гений, дух дисциплины – все это налицо; чудовищная военная машина Германии еще себя покажет. Дело идет о судьбе страны и режима. Польское правительство и чехословацкое полуправительство находятся сейчас во Франции. Кто знает, не придется ли французскому правительству вместе с бельгийским, голландским, польским и чехословацким искать убежища в Великобритании?… Я ни на минуту не верю, как уже сказано, в осуществление замыслов Гитлера относительно pax germanica [66] и мирового господства. Новые государства, и не только европейские, встанут на его пути. Германский империализм пришел слишком поздно. Его милитаристические беснования закончатся величайшей катастрофой. Но прежде чем пробьет его час, многое и многие будут сметены в Европе. Сталин не хочет быть в их числе. Он больше всего остерегается поэтому оторваться от Гитлера слишком рано.

Пресса союзников жадно ловит симптомы «охлаждения» между новыми друзьями и со дня на день предсказывает их разрыв. Нельзя, конечно, отрицать, что Молотов чувствует себя не очень счастливым в объятиях Риббентропа. В течение целого ряда лет всякая внутренняя оппозиция в СССР клеймилась, преследовалась и уничтожалась в качестве агентуры наци. После завершения этой работы Сталин вступает в тесный союз с Гитлером. В стране есть миллионы людей, связанных с расстрелянными и заключенными в концентрационные лагеря за мнимую связь с наци, – и эти миллионы являются ныне осторожными, но крайне действительными агитаторами против Сталина. К этому надо прибавить секретные жалобы Коминтерна: иностранным агентам Кремля приходится нелегко. Сталин, несомненно, пытается оставить открытой и другую возможность. Литвинов был показан неожиданно на трибуне Мавзолея Ленина 7 ноября; в юбилейном шествии несли портреты секретаря Коминтерна Димитрова и вождя немецких коммунистов Тельмана. Все это относится, однако, к декоративной стороне политики, а не к ее существу. Литвинов, как и демонстративные портреты, нужны были прежде всего для успокоения советских рабочих и Коминтерна. Лишь косвенно Сталин дает этим понять союзникам, что, при известных условиях, он может пересесть на другого коня. Но только фантазеры могут думать, что поворот внешней политики Кремля стоит в порядке дня. Пока Гитлер силен, – а он очень силен, – Сталин останется его сателлитом.

вернуться

66

Германский мир (договор) (лат.).