Марк - Трофимов Сергей Павлович. Страница 18

– Все верно, сынок. Но откуда такая осведомленность? Ты читаешь историю этих мест как с листа.

– Не знаю, Сото. Это как сон. Ты говоришь, и я вспоминаю. Но память ли это?

– Зачем нам слова? Есть прекрасное чувство – слияние с тайной. Связь с частью себя, о которой не знаешь, пока она искрой не вырвется из глубины души и озарением истины не сожмет твое горло. Зачем нам слова, когда каждый миг готов открыть века, и каждый камень хочет рассказать о величии прошлого? Надо только научиться слушать. Надо только научиться принимать. Что случилось сейчас? Ты отдался покою, безмолвию гор, этим теням на скалах. Ты принял мир без поправок и страхов. Ты прожил этот миг! Так к чему нам слова?

– Значит, я могу сделать это и в следующий раз?

– Подумай, о чем ты говоришь? Если ты собираешься жить только по две минуты в день, то кто же ты сейчас?

– Мертвец?

– Хм! Давай оставим тебе перспективу. Ты – слепой щенок, который учится видеть.

– А можно ли прожить вот так всю жизнь? И если каждый миг несет в себе века, то что же это будет?

– Чарующая цель: бессмертное сознание!

– Давай попробуем еще!

– Давай.

– Вот здорово! А как?

Тихими вечерами, когда звездное небо опускалось на черные зубья горной гряды, мы встречались с Гули на нашем месте у башни, и я рассказывал ей о себе, а она вспоминала о маме и брате, о доме, белевшем в зелени фруктового сада. Наши пальцы сплетались, губы приближались близко-близко, и время отступало прочь. Терялись очертания домов, нас обнимала ночь. Глаза Гули, отблески зарниц и долгая песня влюбленных сверчков.

Порой к нам приходил Сото. Мы разводили маленький костер. Гули опускала голову на мое плечо, старик подбрасывал в огонь сухие ветви. Мы смотрели на пламя и молчали. Молчание у костра – это песня. Молчание у костра – это миг и вечность. Нежные волосы Гули у моего лица, ее ладонь в моей руке, задумчивый взгляд Сото и наше молчание. А иногда он рассказывал нам свои сказки.

– В эту ночь нельзя не говорить о любви. Я никогда еще не видел такой огромной и полной луны. Ее призрачный свет будит в моем сердце давно забытую историю. Взгляните на башню – этот суровый памятник прошлого. Она, как неустанный часовой! Чернота пустых бойниц, печальный отблеск огня на несокрушимых стенах. Это история о любви – любви несчастной и, быть может, нелепой. Но поверьте, наша башня влюблена в луну.

Я обернулся и посмотрел на мрачные контуры древнего сооружения.

– В спокойные тихие ночи луна протягивает свои лучи к бессменному стражу, и ее страстные поцелуи оставляют на каменных стенах игривые пятна света. Она зовет любимого за собой – туда, где мир теряет свою устойчивость, где возможны любые чудеса, где любовь луны и сторожевой башни обычное дело. Но страж не может уйти. Он остается здесь, охраняя селение и людей от кровавых набегов. Как объяснить ему, что минули года, когда мощь и верность башни была суровой необходимостью? Как объяснить ему тщетность его предназначения?

Старик покачал головой.

– А кто из нас может признать никчемность своей жизни? Не будем осуждать нашего стража. Его любовь заслуживает уважения. В дождливые грозовые ночи, когда небо покрыто тучами, и свет луны скрыт непроницаемой пеленой, сердце башни рвется от тоски и одиночества. Отчаяние пронизывающим ветром волочит по каменным плитам пожелтевшую листву напрасных желаний. Косые струи дождя не в силах погасить огонь разлуки. И криком ночных птиц летит к небесам его страстный призыв: «О, милая луна! Приди ко мне! Иначе моя жизнь становится пустым прозябанием!»

– Мне жаль сторожевую башню, – прошептала Гули.

– Не надо жалеть! Любовь – это таинство. Любовь – это зов неизвестного. Кто знает, быть может, однажды утром ты не увидишь башню на этом месте. Когда-нибудь сила любви поможет ей освободиться от уз долга, и ее существование обретет новый смысл.

– Я больше никогда не смогу смотреть на эту башню, как прежде. Что ты сделал, дедушка Сото?

– Не я это сделал, а ты! Ты полюбила ее. И это чувство родства отныне всю жизнь будет наполнять тебя воспоминаниями о юности. Луна-то какая! Пойду подменю на часок этого стража. Пусть сбегает к своей подружке. Только, чур, не подсматривать! Вы еще маленькие!

Из дома пришли тревожные вести. В городе снова шли бои. Отец получил осколочное ранение, но в больницу не поехал – там его могли принять за боевика. К тому же, в пригороде бушевала холера. Мать просила приехать. Забота об отце занимала все ее время, и кому-то надо было добывать пропитание. Я рассказал о предстоящем отъезде Гули, и мы решили, что лето она проведет у моей бабушки, а если обстановка у границы улучшится, я вернусь за ней и увезу в город. Из Ханы по нашей дороге каждый день проезжали колонны беженцев. Я мог добраться до города вместе с ними.

Вечером снова пошел дождь. Бабушка со вздохами собирала мои вещи. Пришла Гули, потом Фаром, а за ним потянулись остальные жители селения. Говорили о боях и трудностях военного времени, вспоминали мирную жизнь и кляли людей, на челе которых пятнами позора чернело горе многих искалеченных судеб.

Ночью мне снова приснилась сторожевая башня. Гули в белом подвенечном платье махала мне рукой, а я уходил по дороге и вдруг, в который раз обернувшись, увидел, как от бойниц к земле заскользили змейки трещин. Твердыня башни дрогнула. А Гули махала мне рукой и печально улыбалась. Я закричал ей: «Уходи!». Я кричал, махал руками, но она не слышала меня. Поднеся ладонь к губам, она послала мне последний поцелуй. Я бросился к ней. Но трещины бежали быстрее, и над головой Гули уже откалывался огромный кусок стены…

Я простился со всеми, но провожать меня пошел один Сото. Ах, как мне хотелось остаться здесь – с людьми, которых я полюбил и которые убедили меня в возможности счастливой жизни. Шел мелкий дождь. На повороте дороги виднелся столб автобусной остановки. Мы сели на покосившуюся скамью. Грусть сжимала мое сердце.

– Эта разлука, как клетка, в которой томится душа. Отчего, Сото, мы ушли от лучшего? Почему судьба все время крадет у нас друзей и любимых? Знаю, что эти вопросы были всегда и что они всегда оставались без ответа. Но теперь, когда идет дождь, я искренне рад ему – в нем столько печали.