Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 53

Из широкого окна за Карасевым лился пронзительный, мутный ноябрьский свет. Были видны деревья, черно-белые, на ветвях еще висели жухлые мертвые листья, не успевшие опасть. Свет этого дня, это тоскливое, мрачное настроение создавали странный контраст обнаженной девушке на полотне. Белое на белом. И черные косы, и темные тени вокруг глаз, змеистый печальный абрис темных губ…

Этот портрет был в сто тысяч раз прекраснее и страшнее того, детского портрета, где Карасев изобразил Дусю на цветущем лугу, в легком газовом платье. Новая Дуся была другой. Более настоящей, что ли? Карасев как бы вытянул на поверхность ее истинную суть. Какую? Очень просто — быть погибелью для мужчин. Еще одна разрушенная Троя…

Пожалуй, Карасев даже перемудрил с тенями — глаза на портрете казались еще огромнее, еще мрачнее, еще прекраснее. И в легких завитках непокорных волос, выбившихся из общей массы, как будто появился отблеск красного, словно отражение далекого пожара. Демон в женском обличье.

Нет, не демон… Андрей вдруг почувствовал, что не может оторвать глаз от портрета. Вот чего добивался старый сатир, вот к чему велись все его искусителъные речи — он хотел нарисовать Дусю именно такой. И он сделал это очень хорошо. Он настоящий художник.

А сама Дуся Померанцева? Она заслужила, чтобы был навеки запечатлен ее образ, чтобы и потомкам стало ясно, отчего была разрушена Троя. И ничего стыдного не было в ее наготе. Белоснежная, играющая голубыми тенями кожа выглядела несокрушимее стальных доспехов. Зачем одежда, если красота является самой надежной защитой?

Плохо только одно — вдруг понял Андрей. Дуся не может принадлежать ему. Это же очевидно! Такой красотой никто не может владеть, тем более он, жалкий, ничтожный человек. Монах. Его удел — молиться. Шептать благодарение богу, что мир посетило столь совершенное существо. Нет, Дуся была даже не человеком, а чем-то вроде ангела…

В этот самый момент Андрей окончательно понял, что потерял ее. Нет никакой надежды, что когда-нибудь она станет госпожой Калугиной. Чушь, бред, ерундистика… И он не имеет права чего-то требовать от нее. Ревновать, диктовать условия, срывать поцелуи украдкой…

Наверное, под ногой Андрея скрипнула половица. Или он не заметил, как с губ его сорвался легкий всхлип, сдержанное рыдание… Карасев обернулся с занесенной над холстом кистью, раздраженно скривив лицо.

— Что? — испуганно вскрикнула Дуся. — Кто там?

Дольше скрываться было нельзя — Андрей распахнул дверь и сделал шаг вперед. Он смотрел только на портрет.

— Что за наглость?! — яростно проскрипел Иван Самсонович. — Я же просил меня не беспокоить… Семен, дурак, опять забыл закрыть дверь! А вас, молодой человек, сюда не приглашали…

Бледный ноябрьский свет лился из широких окон, Дуся закуталась в полотно и молча смотрела на Андрея печальными испуганными глазами.

— Ты не понимаешь… — наконец прошептала она. — И вообще, ничего же такого… Это искусство! Господи, Андрей, да что с тобой?

Вероятно, у него было такое лицо, что Дуся не стала раздумывать и бросилась к нему, кутаясь в драпировочную ткань, изображавшую снег.

— Нет! — с ужасом произнес Андрей, протягивая вперед ладонь, но было поздно — Дуся бросилась ему на шею, он ощутил гибельное прикосновение ее обнаженного тела. Но если им нельзя владеть, то и прикасаться к нему нельзя!

— Евдокия Кирилловна! — вопил Карасев. — Вы разрушили всю композицию, я теперь эту тряпку сто лет не разложу как надо… Без ножа режете!

— Не надо, — сказал Андрей, отталкивая Дусю. — Все в порядке. Я все понимаю… Потом… потом поговорим!

Он не помнил, как выбежал из дома Карасева, как мчался по скользкому снегу к своему дому. Дуся не могла принадлежать ему. Так зачем жить без нее, зачем корчиться в муках еще каких-нибудь лишних сорок-пятьдесят лет, наблюдая за ней издалека, умирая от ревности — ко всем и ко всему? Они были правы — жалкий студентишка…

Дальнейшего он тоже не помнил — как оказался на своей квартире, как достал нож. Умереть надо было наверняка. Он вскрыл себе вены и — чтобы уж наверняка — шагнул на карниз, оставляя за собой красный след. С высоты пятого этажа ему показалось, что это не земля летит ему навстречу, а он сам поднимается к небу, туда, где нет Душ Померанцевой… Ему как можно скорее надо было туда, где ее нет…

Он не умер. Как мрачно пошутил лечивший его доктор, потомственный нигилист, ведший свою родословную, вероятно, от самого Базарова, «вся кровь не вытекла, а земля оказалась слишком мягкой».

Травмы Андрея были серьезны, но никакой опасности для жизни не представляли. Гораздо хуже было другое — рассудок его словно помутился. Он кричал и просил для себя смерти. Он говорил только об одном — что ему надо поскорее уйти отсюда.

В самом деле, боль физическая не имела для него никакого значения, он воспринимал ее даже с радостью — как средство не думать о его бывшей возлюбленной, Дусе Померанцевой. Но стоило боли немного утихнуть, как перед ним появлялось бледное личико с тенями вокруг огромных глаз, прекрасное до ужаса, — и он готов был на все, чтобы не видеть его…

Что же касается самой Дуси, то она после этого несчастья, случившегося с ее названым братом, едва не сошла сума. Она прибежала домой от Карасева и, дрожа, заперлась в своей комнате. Мария Ивановна недоумевала, но тут пришло страшное известие — Андрей в больнице, на грани жизни и смерти (тогда еще не было известно, что травмы Андрея не представляют серьезной опасности). Дуся открыла дверь и произнесла: «Это я виновата». Срочно вызвали из театра Кирилла Романовича и на всех парах помчались в больницу. Померанцевы до сих пор считали Андрея за сына и весьма беспокоились о его судьбе.

Рыдая и заламывая руки, Дуся призналась, что они с Андреем тайно обручены, но этим утром поссорились (у нее хватило ума не рассказывать о сеансах у Ивана Самсоновича, где она позировала ню).

Родители были неприятно поражены известием об обручении, но тем не менее выяснилось, что о чем-то подобном они уже начали подозревать. Впрочем, отношение их к приемному сыну не изменилось — они знали об исключительной порядочности Андрея и о романтическом его характере. Больше они ругали Дусю, которая допустила подобный мезальянс. Мезальянс в том смысле, что союз их дочери-актрисы с «тихим иноком» был совершенно невозможен, столь разных людей не соединит и венец.