Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 86
— Лис… милая, глупая Лис… — Он вдруг схватил меня и сжал в объятиях — так, что у меня чуть не хрустнули все ребра. — Моя полевая лилия… Я никогда и никого не любил в этой жизни, кроме тебя. Если б ты знала, как я всех ненавижу, как я ненавижу всех женщин…
— Ненависть ко всем женщинам еще не означает любовь ко мне, — с трудом сумела произнести я.
— Ты не понимаешь! — закричал он мне прямо в лицо — так громко, что у меня заложило уши. — Кроме тебя, я никого и ничего не люблю, все мои чувства отданы только тебе… Ты! Одна ты!
Он целовал и обнимал меня, как сумасшедший, — больно, до синяков. Мое легкое домашнее платье из темно-зеленого шелка буквально трещало по швам, и мне казалось, что я попала в гигантскую мясорубку.
— Мне больно… Аи! Пусти меня… — Я пыталась вырваться, но это было невозможно.
— Лис, счастье мое… недотрога… как ты меня заводишь… Ты знаешь, как ты на меня действуешь? Иногда мне достаточно просто посмотреть на тебя, одного взгляда достаточно… Если ты хоть раз за вечер поцелуешь меня, я уже счастлив, одно твое прикосновение — тля умираю от блаженства… Лис, только ты! Ну что тебе еще надо…
Он вдруг упал на колени передо мной и зарыдал, содрогаясь. Я никогда не видела, чтобы он плакал, — и это на меня очень сильно подействовало. Я едва не бросилась его утешать, едва не сказала, что тоже люблю его… Я сдержалась — и хорошо. Больше лгать я уже не могла.
Я стояла, закрыв глаза, а он плакал, прижимаясь ко мне горячим мокрым лицом, его ладони скользили по моей спине.
— Прости меня, — прошептала я. — Но я не могу… Правда, не могу! Не надо было тебе меня тогда увозить.
Руки на моей спине замерли.
— Гадина… — Он отшвырнул меня в угол, словно куклу, и я упала на диван. — Какая же ты…
Он ладонями стер с лица слезы, медленно поднялся с коленей и подошел к окну.
Несколько минут он смотрел в окно, не двигаясь, словно монумент, потом повернулся и посмотрел на меня тяжелым взглядом.
— Лис, ты об этом пожалеешь. Я даю тебе три дня. Если ты к концу этого срока не передумаешь, я… я сделаю что-нибудь страшное. Верь мне. Увозить тебя куда-то, заниматься слежкой — ничего такого не будет. Я просто убью тебя. Решай сама. Все зависит от тебя. Но помни о моих словах!
Засунув руки в карманы пальто, он вышел из комнаты, энергично впечатывая каблуки в пол, — ох, ух эта его знаменитая, плейбойская походка.
Некоторое время после его ухода я была точно под наркозом, мое сознание отключилось.
А потом я вскочила с дивана и стала быстро-быстро собираться.
Одежда, расческа, фен, бумаги, документы, флакон любимых духов…
Вера. Надо бежать к Вере. Она сестра.
Нет, я и так слишком часто ей надоедаю, надо сделать небольшой перерыв. Аглая! Вот человек, готовый помочь в трудную минуту… Нет, Аглаю вмешивать нельзя — у нее муж, дочка, Денис знает ее адрес и телефон… Алиса, Брусникин? Тоже добрые люди, но… Выходит, все-таки Вера.
Я позвонила ей и сказала, что буду у нее через два часа. Она ничего не поняла, но тут же согласилась. Потом я позвонила в «Дель Арт» — у Саши в гримерке был телефон. Мне повезло — он оказался на месте…
— Саша…
— Ты? — удивился он, и как будто еще что-то проскользнуло в его голосе… Нет, он не мог радоваться моему звонку, мне показалось.
— Погоди, не бросай трубку! — отчаянно закричала я.
— Я и не собирался… Мне даже интересно, зачем ты мне позвонила. Я тебя слушаю!
— Думай про меня что хочешь, но я тут одну вещь для себя открыла… — Я хотела ему рассказать о том, что Дуся Померанцева — моя родная прабабушка, но передумала. Это для другого разговора, а сейчас… — Саша, я ушла от него.
— Значит, и его ты тоже бросила? — весело удивился он. — Но зачем ты говоришь это мне?
Я себя ненавидела. Я — я! — унижаюсь так перед мужчиной! Да будь я хоть трижды внучкой Дуси Померанцевой…
— Не молчи, — сказал он. — Ты пыхтишь, прямо как паровоз. Злишься, да?
— Очень, — наконец смогла произнести я. — В общем, Денис дал мне на размышление три дня. Он надеется, что я еще передумаю. Но я не передумаю…
— А что будет через три дня?
— Он меня убьет… — выдохнула я.
Ты серьезно? — опять тем же странным голосом спросил Саша. Я представила прядь волос, упавшую ему на лоб, блеснувшую запонку на манжете. Вот он стоит, держа трубку у уха, слушает меня, и лицо у него… Если б видеть, с каким лицом он слушает меня сейчас!
— Я — да. И он, похоже, не шутил… — сообщила я.
— Лиза, если это так, то надо что-то делать. Ведь я тебя знаю — ты любого можешь довести до сумасшествия… — Саша говорил вроде бы шутливо, но в его голосе проскользнула тревога.
— Ничего не надо. Я сейчас еду к Вере. Там он меня не найдет. Пересижу некоторое время… Потом… потом не знаю. Надеюсь, его страсти утихнут.
— Вера — это подруга? Ты дай мне ее телефон, на всякий случай…
— Зачем?
— Ну мне же не все равно! — неожиданно сорвался он. — Зачем ты тогда позвонила?!
— Затем… Я тебя люблю. Может, нам не удастся поговорить еще раз. Хочу, чтобы ты знал.
— Так дай ее телефон или адрес! Я должен…
Я не стала слушать, чего он там должен и кому, и бросила трубку. Мне хотелось плакать и смеяться — все вместе. Саша ко мне не равнодушен — в его словах, в его голосе я не услышала открытой ненависти. Он все еще беспокоился обо мне!
К началу апреля растаял весь снег, и город, черный, с влажными, точно после генеральной уборки, дорогами, стоял притихший и неподвижный, как будто оглушенный наступившей ранней весной. Сырой пар поднимался от черной земли на газонах, пахло автомобильной гарью и почему-то морем, словно ветер, прилетевший из дальних стран, решил напомнить прохожим о грядущих отпусках. От непривычно яркого солнца слезились глаза, в ушах шумело — от недостатка витаминов, смены сезона, шороха машин по асфальту.
— Как странно всегда весной… — сказала мне однажды Вера, пытаясь в одно прекрасное утро распахнуть заклинившую балконную дверь.
— Почему? — спросила я, оторвавшись от томика Валерия Брюсова.
— Ну… странно, и все тут… Тревожно и в то же время хорошо. Солнышко… За зиму отвыкаешь от солнца! Как будто я или умру, или придет ко мне счастье, такое огромное, что не вместить его во всю жизнь.