Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 9
Они ходили в разные гимназии, но по вечерам всегда собирались вместе, Андрей помогал Дусе делать дамашние задания. Дуся не была сильна в точных науках, а дроби для нее вообще являлись тайной о семи печатях…
Он сопровождал ее к Любочке Астаховой, жившей на Воздвиженке. Любочка была Душной подругой, они учились вместе и вместе, стыдясь и скрывая свое занятие, играли в куклы. Андрей в это время сражался в шахматы сЛюбочкиным братом Борей, гимназистом младших классов.
Иногда Померанцев брал Дусю и Андрея к себе в театр, в театре все было странно и не по-настоящему, пахло как-то необычно — гримом и пыльным занавесом, в полутемных закоулках за сценой прятались бутафорские колонны. Особенно интересны были репетиции, когда режиссер кричал на актеров, добиваясь достоверности в поведении.
— Ну, Дусенъка, актрисой будешь? — не раз спрашивали ее в театре знакомые отца, на что она, надув щеки, отвечала туманно, что еще не решила.
У нее были две заветные мечты — стать великой путешественницей, как Кортес или Васко Нуньес Балъбоа, или прославиться как знаменитый ученый. Правда, в какой именно области, она тоже еще не решила.
Но в домашних спектаклях она играла, и играла очень мило, — у нее были способности к перевоплощению, и она даже умела плакать, если того требовала роль.
В начале лета Мария Ивановна увезла детей на дачу (у Померанцевых было небольшое имение под Москвой, называвшееся Березки), а глава семейства отправился на гастроли со своим театром.
В Березках имелись сад, оранжерея, неподалёку располагалось старинное кладбище, был также живописный пруд — словом, все условия для того, чтобы влюбиться.
На даче всегда находились толпы народа — соседи Померанцевых, приезжали знакомые из Москвы, какая-то дальняя родня… Бренчали на рояле, веселились, дети играли в индейцев и новомодный крокет, под который специально была отведена целая поляна. Ходили в лес за грибами и ягодами, молодежь устраивала пикники — аукали и кричали так, что в скором времени распугали птиц и прочую мелкую живность, которая в этих местах водилась.
Именно в то лето Андрей понял, что влюбился.
Нет, даже не так — он с возрастающим ужасом и восторгом открыл для себя, что полюбил Дусю Померанцеву, дочь своих покровителей. Полюбил навсегда, до смертных мук, до полного забвения всего…
День, когда он признался ей, тоже навсегда запомнился ему.
В конце июня на даче появился художник Кара-сев — довольно известный, модный, который очаровал всех дачных дам. Он, как и любой гений, вел себя несколько капризно, много говорил и страдал от отсутствия темы.
— Дайте мне тему! — вздыхал он. — Я же не могу вдохновиться на пустом месте, мне непременно нужна тема!
— Нарисуйте лес, — говорили ему. — Нарисуйте наш пруд.
— Это все избито, затасканно! — капризничал Карасев. — Эти леса и пруды всем приелись, на любой выставке девяносто процентов картин — леса и пруды. Причем живописные до тошноты!
В конце концов, местная публика придумала себе развлечение — найти для Карасева подходящую тему. Всякий, заметив нечто интересное, бежал к нему с радостной вестью. Карасев ломался, пускался в критику, но в результате, после тщательного отбора из предложенных сюжетов, у него появилось несколько набросков.
Старая тетка Померанцевых, которую вывозили в сад на кресле-каталке, мертвая белка на подоконнике, туманный вечер на площадке для крокета — вот несколько сюжетов, на которых остановил свое внимание Карасев. Но все равно что-то продолжало мучить его.
— Нарисуйте Дусю, — предложила тогда Мария Ивановна.
— Дусю? — пожал плечами художник. — Милое дитя, но почему именно ее…
И общество, которое собралось на веранде вокруг капризного гения, принялось придирчиво смотреть на Дусю, которая в это время бегала вокруг большой клумбы и ловила бабочек руками, совершенно не замечая того, что оказалась в центре внимания.
— А что? — сказал после некоторого раздумья Карасев. — Вы правы, Мария Ивановна, Дуся вполне дотягивает до темы. В ней есть что-то такое…
— Инфернальное, — неожиданно подсказал басом молодой кадет из соседей, до сих пор молчавший. Он ужасно хотел, чтобы все считали его взрослым и умным.
— Почему же инфернальное? — возмутился Карасев. — Наоборот, я вижу в Евдокии Кирилловне нечто совершенно противоположное…
Карасев заставил Дусю позировать ему каждое утро, ближе к полудню. Она распускала и расчесывала свои длинные волосы и в легком белом платье усаживалась посреди цветущего луга.
Общество с интересом наблюдало за сеансами рисования. Правда, сначала Карасев хотел посадить Дусю прямо посреди той самой клумбы, но садовник Платон Макарович поднял такой крик, что пришлось отступить от первоначального замысла.
Все смотрели на Дусю, хвалили ее, находили выбор Карасева очень удачным, а Андрей, наблюдавший за процессом, страдал от ревности. И именно тогда, когда он почувствовал ревность, он понял, что любит Дусю. Она не должна была принадлежать всем, она должна была принадлежать только ему.
Он и раньше, когда его чувства к Дусе еще не переходили братско-дружеских границ, догадывался, что она хорошенькая, что в ней есть все, чтобы впоследствии сводить с ума мужскую половину человечества, но сейчас убедился, что она больше чем красива.
Давеча кадет Михайлов назвал ее внешность инфернальной, а Карасев решительно не согласился с таким термином. И Андрей тоже для себя решил, что в Дусе нет ничего мрачного, демонического, исступленного, что она вся — свет и принадлежит больше небу, чем земле.
У нее были очень густые, слегка вьющиеся волосы, близкие по цвету к тому оттенку, что называется в народе «вороновым крылом». Но на ярком солнечном свете они вдруг вспыхивали красными искрами, искры пробегали по выбивающимся из косы тонким прядям, отчего определенно казалось, будто вокруг Душной головы горит небольшой нимб.
Брови вразлет, горячие темные глаза, извивистый контур губ, нежнейшая, сочетающая в себе свойства атласа и бархата кожа, ямочки на щеках, которые появлялись при каждой улыбке…