Инопланетянин - Тупицын Юрий Гаврилович. Страница 16

— Прошу. Если хотите ознакомиться с материалами немедленно, я оставлю вас одного.

— Нет-нет, — испугался Мейседон и довольно жалко улыбнулся. — С этим успеется.

Харви кивнул.

— Простите, — проговорил он после некоторого колебания. — Конечно, это не моё дело…

— Нет, почему же? — Мейседон явно обрадовался возможности поговорить, а может быть, и посоветоваться, ему тяжело было оставаться наедине с этим пакетом и своими мыслями. — Я охотно выслушаю вас, Рэй.

— Не принимайте эту историю слишком близко к сердцу, мистер Мейседон. И не судите свою жену чрезмерно строго. Женщины — создания импульсивные, увлекающиеся, их легко сбить с толку. Слабый пол! Слабый именно в том самом… вы понимаете, в каком смысле. И потом, их сбивает с толку эта дурацкая эмансипация!

— Что-что? — переспросил Мейседон. Он не то чтобы не расслышал слов Харви, его поразило, что этот бывший диверсант и террорист говорит ему о том же, о чем говорил и респектабельный Милтон.

— Эмансипация, женская свобода и равенство. — Харви определённо чувствовал себя не очень ловко в сфере отвлечённых понятий, но, конкретизируя свою мысль, он говорил все более уверенно и убеждённо. — Женщины не знают толком, что им делать с этой самой свободой. Я говорю не о всяких там выдающихся дамах вроде Жанны д’Арк, а о женщинах обыкновенных, которые работают продавщицами, стюардессами и секретаршами. Они — как маленькие дети! И, как детям, им нужна не столько свобода, сколько крепкая узда.

В другое время Мейседон посмеялся бы над этими рассуждениями, но сейчас он даже не улыбнулся.

— Ведь до чего дошло, — продолжал Харви тем же размеренным, несколько меланхолическим тоном, — лууты отказываются жениться на американках! Наши девицы слишком эмансипированы: они не желают вести хозяйство, следить за порядком в доме и рожать детей, они хотят развлекаться! И молодые офицеры выписывают себе из-за океана, из Англии и Австралии, более старомодных жён, которые ещё не растеряли чувства материнства и хозяйственных навыков. Брачная контора, занимающаяся экспортом невест, процветает, я знаю об этом из первых рук.

Харви покосился на хмурое лицо полковника, подумал и круто изменил русло своих сентенций, должна быть, сообразил, что говорит не совсем уж утешительные вещи.

— Но мы сами виноваты, баззард, и не нам судить женщин слишком строго. Конечно, этот парень, этот библейский суперстар, в наше время пропал бы, но он говорил не такие уж глупые вещи.

Мейседон недоуменно взглянул на Харви.

— Какой парень? Киноактёр?

— Нет. — Харви выглядел несколько смущённым. — Я имею в виду настоящую Библию. Иисус Христос.

— О!

— Он говорил неглупые вещи. Не судите, ибо сами судимы будете! Кто без греха, пусть первым бросит в неё камень. — Харви поскрёб затылок и нерешительно взглянул на полковника. — Впрочем, может быть, это сказал кто-нибудь другой?

— Нет, Рэй. Это действительно сказал он. — Мейседон поднялся на ноги. — Я пойду.

Поднялся на ноги и Харви.

— Не надо провожать меня, Рэй. Спасибо за все.

— Не за что. Это моя профессия.

— Я не за этот проклятый пакет благодарю вас, Рэй. — Мейседон усмехнулся. — За слова утешения.

РАЗВОД ПО-АМЕРИКАНСКИ

Мейседон планировал провести разговор с Сильвией в тоне холодной, сдержанной, а поэтому, как он полагал особенно оскорбительной вежливости. Но из этого джентльменского намерения ничего не получилось.

— Ты нализался, как негр после получки, — презрительно сказала Сильвия вместо приветствия, появившись на пороге гостиной.

— Нализался, — охотно согласился Мейседон, сидевший возле камина с бокалом в руке. — Но я не раздевался догола, чтобы выпить свой коктейль.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Именно то, что сказал. Ни граном больше.

— Ты пьян. Иди в свой кабинет и проспись. И не смей заходить в спальню!

Эта фраза была последней каплей, переполнившей, нет, не чашу терпения, а чашу отвращения Мейседона. Он поднялся из кресла, достал из кармана пачку фотографий и не без торжественности швырнул их в лицо супруги.

— Это твоё место не в супружеской спальне, а в свином хлеву. Грязная потаскуха!

Сильвия вспыхнула от гнева, но прежде чем успела сказать что-либо, рассмотрела некоторые из фотографий, упавших к её ногам. Краску на лице сменила бледность. Сильвия отшатнулась от мужа и, точно защищаясь, поднесла руку к лицу, глядя на мужа расширившимися от страха глазами. Она испугалась так откровенно, что Мейседон вдруг понял, что, скорее всего, ей уже попадало по физиономии от её любовников — халифов и повелителей на час торжества плоти.

— Грязная потаскуха! — повторил Генри презрительно.

Надо отдать должное Сильвии, так называемое светское воспитание не подвело её, она быстро сориентировалась, сообразила, что насилия не будет, и перешла в наступление.

— Ловкие подделочки. — Она носком туфли отшвырнула фотографии. — Кто в них поверит?

Мейседон взглянул на неё с холодным любопытством. Как профессионал, он хорошо знал, что большинство фотографий относятся к числу тех, которые не подделываются и подлинность которых при добросовестном, беспристрастном анализе устанавливается легко и безусловно. Но при беспристрастном! Фемида же, несмотря на повязку на глазах, во все времена легко отличала богатых от бедных и проявляла к деньгам несомненное пристрастие. Так что Сильвия с ходу и без всяких консультаций сразу же нашла единственно возможный встречный ход.

— Ты прекрасно знаешь, что это не подделки, — уста-до сказал Генри.

— Это подделки! Ты ещё ответишь за эту мерзость! И ты будешь отвечать не только передо мной, но и перед всем нашим семейством. — Снова Сильвия сделала точный выверенный ход, но с непоследовательностью, которая так подводит женщин в критических ситуациях, закричала: — Шпион! Подлый шпион!

— Уж лучше быть шпионом, чем шлюхой, — холодно заметил Мейседон.

— Жены становятся шлюхами, когда их мужья — мулы!

Генри закусил губу, такие упрёки всегда болезненно ранят мужское самолюбие независимо от того, справедливы они или нет.

— Понимаю. Тебе нужен жеребец. И не один, а целый косяк.

— Шпион! Мул! Я тебя ненавижу! Всех ненавижу!

Лицо Сильвии перекосилось от ярости. Опытный взгляд Мейседона уловил в этих искажённых чертах линии, которые характерны для приступов алкогольного или наркотического безумия. Неужели и эта чаша не миновала распутную бабу?

— Мулы! Скоты! Мерзавцы! Всех ненавижу!

Сильвия бесновалась, расшвыривала ногами фотографии, топтала их. Потом рухнула в кресло и разразилась слезами, которые перемежались бессвязными выкриками. Протрезвевший Мейседон смотрел на неё брезгливо, без сострадания, но с некоторым беспокойством: если приступ истерики затянется, то придётся вызывать врача — только этого ещё и не хватало! Но Сильвия удивила его ещё раз. После нескольких стонов и всхлипов она как-то вдруг успокоилась и поднялась из кресла. Лицо её было холодно, лишь опухшие глаза да подпорченная косметика свидетельствовали, что только что разыгравшаяся истерика не была ловким и совершённым притворством.

— Чего ты хочешь, Мейседон? Развода? Ты мог получить его и без этих фальшивок.

Генри промолчал. Он не знал толком, чего он хочет. Это незнание придавало в общем-то трагической ситуации какой-то комический оттенок. Мало того, что Мейседон не знал, что ему предпринять в будущем, так или иначе решая свою судьбу, он не знал, что ему делать теперь, сейчас. Плакать? Смеяться? А если смеяться, то над кем — над собой или над Сильвией? Над обоими сразу? И Мейседон засмеялся, засмеялся совершенно искренне хотя и грустно. Сильвия посмотрела на него удивлённо и подозрительно; этот неожиданный, как будто бы вовсе неуместный смех определённо смутил её, но не сбил со взятого курса. Сильвия была урождённая Милтон, а Мил-тоны умели идти к поставленной цели.

— Ты получишь развод, Мейседон. Но ты горько пожалеешь о всей этой истории. — В голосе Сильвии появились угрожающие ноты. — Тебя из милости пригрели в нашей семье, а ты платишь шпионством и подлостью. Я поставлю тебя на твоё настоящее место!