Денис Давыдов - Барков Александр Сергеевич. Страница 51

Как только Денис Васильевич вошел в просторную залу, присутствующие здесь статные генералы и офицеры в парадных мундирах сразу же обратили на него внимание. Однако на сей раз на нем был не крестьянский армяк, а темный казачий чекмень, красные шаровары, на бедре висела черкесская шашка, а загорелое, посеченное ветрами лицо обрамляла черная, как вороново крыло, курчавая борода. Поляки, вскинув в недоумении брови и переглянувшись, спросили шепотом:

– Кто таков?

– Партизан Давыдов! – гордо прозвучал ответ. Невзирая на множество посетителей, прохаживавшихся возле дверей и смиренно ожидавших своего часа, Кутузов быстро и радушно принял Давыдова. Он усадил его рядом с собой за стол, где была разложена карта.

– Милый наш партизан, – сказал Михаил Илларионович, – есть у меня до тебя одно серьезное и весьма деликатное дело. Граф Ожеровский идет на Лиду. – Он провел карандашом по карте. – Вот сюда и далее к Гродно. Однако Ожеровский, как мне ведомо, не больно-то силен в дипломатии.

– Так, так, – кивнул Давыдов.

– А Гродно следовало бы занять посредством дружелюбных переговоров, нежели путем применения оружия. По сему случаю, как только поступит рапорт от Ожеровского о его продвижении вперед, тебе с отрядом надлежит идти на Меречь и Олиту. А там прямиком к Гродно, дабы употребить всю твою партизанскую сметку и выдержку для занятия города без кровопролития. Ибо Австрия со дня на день станет вновь нашей союзницей. Но ежели этот способ взятия города отпадет, то не возбраняется покорить его штурмом.

В конце беседы Кутузов крепко пожал руку Давыдова и напутствовал его такими словами:

– Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее... Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата Порою они жгли дома наши, ругались святынею... Мы христиане и будем же великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажут им ясно, что не порабощения их и не суетной славы желаем мы... Но ищем освободить от бедствия и угнетений даже те самые народы, которые вооружались против России...

Как только поступило донесение из штаба, Давыдов сразу же двинул отряд выполнять приказ фельдмаршала. В авангарде скакали казаки под водительством ставшего теперь майором Чеченского.

Столкнувшись под Гродно с австрийскими стражниками, казаки пленили двух гусар. По приказу Давыдова гусар освободили из-под стражи и отослали к коменданту Гродненского гарнизона генералу Фрейлиху.

Фрейлих немедленно прислал парламентера с благодарностью за проявленное великодушие. Чеченский не преминул воспользоваться этим предлогом и повел с австрийцами переговоры о мирной сдаче города.

После нескольких встреч с Давыдовым, где в полной мере проявились его обаяние, выдержка и светскость, надменный и расчетливый Фрейлих, предвидя близящийся крах Наполеона, пошел на уступки и согласился оставить город в неприкосновенности, со всеми запасами провизии.

Партизаны под бой барабанов вступили в Гродно, не обнажив сабель.

Позднее Давыдов узнал, что генерал-адъютант граф Ожеровский со своим войском, значительно превышавшим число отряда его партизан, первым подошел к Гродно и предложил австрийцам сдать город. Однако получил от коменданта гарнизона города решительный отказ. И граф немедля отступил в Лиду, намереваясь пополнить там запасы продовольствия и привести кавалерию в надлежащий порядок.

К Кутузову почти одновременно поступили два рапорта. Один – от Ожеровского с предостережением, что враг силен и не намерен добровольно оставить город. И другой – от полковника Давыдова, где сообщалось, что Гродно взят партизанами без единого выстрела и тем самым спасен от разрушения.

За занятие Гродно путем увенчавшихся успехом мирных переговоров с австрийским генералом Давыдов жалован был высоким отзывом фельдмаршала. Его наградили орденом Святого Владимира 3-й степени.

Затем был получен приказ командования: отряду Давыдова следовать далее в Тикочин. А в город вошли полки регулярной армии – кавалерия генерал-лейтенанта Корфа и пехота генерала от инфантерии Милорадовича.

Сколько помнил Давыдов жизнь свою партизанскую, он всегда скакал на коне, преследуя на рысях неприятеля, курил неизменную короткую трубку и постоянно испытывал страстное желание часок-другой крепко поспать... Однако такие часы выпадали очень редко.

Перед тем как следовать в Тикочин, Давыдов зашел в дом, где он квартировал, и зажег свечу. В задумчивости сел у стола и взял в руки перо. Привычные к сабле да ружью пальцы его огрубели за время длительного похода, а перо показалось ему таким легким и хрупким, словно соломинка, того и гляди переломится.

Писать на войне Давыдову приходилось урывками – на коротких привалах, на стоянке «в лихом притоне» да в палатках перед грядущим сном или на ранней заре. Иного времени не было.

Обмакнув перо в чернила, он мучительно долго раздумывал, опустив голову, с чего бы начать. Неотлучно глядел в таинственную темноту за окном, словно оттуда должно было прийти озарение...

На мглистом небе загорались одна задругой далекие звезды. Ветер шевелил оконную занавеску, силясь погасить трепещущее пламя свечи... И вдруг в его исстрадавшуюся, тоскующую душу ворвалось нечто трепетное, первозданное, вдохновенное, словно великая радость в предчувствии встречи с близким и дорогим человеком. Захлестнутый этим святым чувством, он бережно разгладил ладонью помятый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и начал быстро писать. Писать о том, что переполняло за последние дни его душу, о своих боевых соратниках, о походах и сражениях, о нежной любви к матери, братьям, о тоске по родной Пречистенке, по книгам, о боли за порушенное, опустошенное Отечество. Ради этой немеркнувшей любви к родимым очагам он и его соратники ежечасно готовы были жертвовать жизнью. Он писал, не замечая времени и не чувствуя, как смертельная усталость, словно темень, слепит глаза и клонит голову...

1 января 1813 года войска русские, заступив на территорию неприятеля, получили новые назначения и размещения. Легкоконный поисковый отряд партизан под водительством полковника Давыдова бьш преобразован в один из дозоров авангардного корпуса главной армии и занял особое место. Корпусом этим командовал генерал-адъютант барон Винценгероде, «человек без Отечества», неоднократно переходивший с австрийской на русскую военную службу и отличавшийся педантичностью и лестью пред высшими чинами.

В октябре 1812 года Винценгероде, командуя кавалерийским корпусом, влетел на рысях в еще не оставленную французами, окутанную заревом пожарищ, дымящуюся Москву и, как говорится, с пылу с жару угодил в плен. После допроса «горячего» барона велено было под конвоем переправить во Францию. Однако в пути, по счастливой случайности, барона отбили у неприятеля партизаны полковника Чернышева.

Итак, казаки и гусары Давыдова поступили в подчинение Винценгероде, а посему им строжайше запрещалось тайно сниматься и переходить с места на место. Даже сшибаться с врагом без ведома барона или же генерал-майора Ланского, коему они также подчинялись, было не дозволено.

Примкнув со своим отрядом к регулярным войскам, Денис Давыдов, по существу, сошел с партизанской стези.

В конце февраля неприятель вынужден был оставить Берлин, его сильно потрепанные, разрозненные гарнизоны отходили к Эльбе. Миновав Польшу и Силезию, поисковый легкоконный отряд Давыдова вступил в Саксонию и расположился под Дрезденом, занятым французами.

8 марта поутру раздался сильный гул в направлении города, словно бы от орудийного залпа, но вскоре все стихло.

«Видать, что-нибудь взлетело на воздух, – подумал Давыдов. – Только надобно в точности знать, кто и что взорвал?»

От жителей ближней деревни он узнал, что французы накануне переправили свои госпитали и оружие с правого берега Эльбы на левый и по приказу маршала Даву взорвали каменный мост. И полковник смекнул: значит, половина Дрездена, находящаяся на правом берегу реки, или вовсе покинута неприятелем, или занята его небольшим гарнизоном. Побеседовав с флигель-адъютантом Орловым, Давыдов решил взять в кольцо войска маршала Даву.