Том Сойер – сыщик - Твен Марк. Страница 2

– А какой он?

– Говорят, точная копия Юпитера. Во всяком случае, был таким; только он вот уже семь лет как пропал. Он начал воровать, когда ему было лет девятнадцать – двадцать, и его засадили в тюрьму. А он удрал и исчез – сбежал куда-то на север. Иногда до них доходили слухи, что он занимается воровством и грабежами, но это было давно. Теперь он уже помер. Во всяком случае, они так говорят. Они ничего о нем с тех пор не слышали.

– А как его звали?

– Джек. Наступило длительное молчание – тетя Полли думала.

Наконец она сказала:

– Тетю Салли больше всего беспокоит то, что этот Юпитер доводит дядю до бешенства.

Том очень удивился, да и я тоже.

– До бешенства? Дядю Сайласа? Убей меня бог, тетя, вы шутите! Я не представляю себе, чтобы его вообще можно было рассердить.

– Во всяком случае, тетя Салли пишет, что этот Юпитер доводит дядю просто до бешенства. Временами дядя доходит до того, что может ударить Юпитера.

– Тетя Полли, этого не может быть. Дядя Сайлас мягок, как каша.

– И все-таки тетя Салли волнуется. Она пишет, что из-за этих ссор дядя Сайлас совершенно переменился.

Все соседи уже говорят об этом и, конечно, обвиняют дядю Сайласа, потому что он проповедник и не должен ссориться. Тетя Салли пишет, что ему так стыдно, что он с трудом заставляет себя читать проповеди; и все стали хуже к нему относиться, и его теперь любят гораздо меньше, чем раньше.

– Ну и дела! Вы ведь знаете, тетя Полли, дядя Сайлас всегда был таким добрым, таким рассеянным, не от мира сего – ну просто как ангел! И что с ним произошла, ума не приложу!

Глава II

Джек Данлеп

Нам здорово повезло – мы попали на пароход, который плыл с севера в какую-то из мелких рек в Луизиане, так что мы могли проехать всю Верхнюю и Нижнюю Миссисипи прямо до фермы дяди Сайласа в Арканзасе без пересадки в Сент-Луисе – ни много ни мало чуть не тысячу миль.

Пароход нам попался на редкость унылый, пассажиров было совсем мало, все старики и старухи, которые держались подальше друг от друга, дремали, и их вообще не слышно было. Четыре дня ушло на то, чтобы выбраться с верховьев реки, потому что пароход то и дело садился на мель. И все-таки нам не было скучно – разве могут скучать мальчишки, которые путешествуют!

С самого же начала мы с Томом решили, что в соседней с нами отдельной каюте находится какой-то больной, потому что стюард относил туда еду. В конце концов мы спросили об этом у стюарда, – то есть Том спросил. Стюард сказал, что там мужчина, но что он совсем не выглядит больным.

– Как, разве он не больной?

– Понятия не имею, может, и больной, только, по-моему, он просто притворяется.

– А почему вы так решили?

– Да потому, что, если бы он был больным, он хоть когда-нибудь раздевался бы, – как по-вашему? А он никогда не раздевается. Даже сапог не снимает.

– Ну да? Даже когда ложится спать?

– Так и ложится в сапогах. Ну, Тома Сойера хлебом не корми, только дай ему какую-нибудь тайну. Если вы перед ним и передо мной положите рядом тайну и кусок пирога, то вам и предлагать нечего, чтобы мы выбирали то или другое; все решится само собой. Уж такой я человек, что тут же брошусь к пирогу, а Том обязательно бросится к тайне. Люди ведь бывают разные. Да это и к лучшему. Так вот, Том и спрашивает у стюарда:

– А как его фамилия?

– Филлипс.

– А где он сел на пароход?

– Кажется, что в Александрии, в Айове.

– А как по-вашему, что он затеял?

– Понятия не имею, я никогда над этим не задумывался. Вот еще один человек, подумал я, который потянется за пирогом.

– А вы ничего не заметили особенного в том, как он ведет себя, как разговаривает?

– Да нет, ничего. Разве только пугливый он очень, дверь каюты всегда запирает – и днем и ночью. А когда стучишь к нему, никогда не откроет, пока через щелочку не увидит, кто это.

– Черт возьми, это интересно! Хотелось бы мне взглянуть на него. Послушайте, когда вы следующий раз понесете ему еду, как вы думаете, не удастся ли вам пошире открыть дверь и…

– Ничего не выйдет. Он всегда стоит за дверью. Так что из этого ничего не выйдет.

Том подумал, подумал и говорит:

– Вот что! Дайте мне свой фартук, и я утром отнесу ему завтрак. А вам я за это дам двадцать пять центов.

Парень согласился, при условии, если старший стюард не будет против. Том заверил его, что все будет в порядке и что он сумеет договориться со старшим стюардом.

Так оно и получилось. Том условился, что мы оба наденем фартуки и понесем завтрак.

Тому до того не терпелось попасть в соседнюю каюту и раскрыть тайну Филлипса, что он никак не мог заснуть: всю ночь он строил догадки. По-моему, это было вовсе ни к чему, – если вы собираетесь что-то выяснить, что толку гадать заранее и тратить порох попусту? Я лично прекрасно выспался. Плевать мне на тайну этого самого Филлипса, сказал я себе.

Утром мы с Томом надели на себя фартуки, взяли по подносу с едой, и Том постучал в дверь соседней каюты.

Пассажир приоткрыл дверь, впустил нас и быстро захлопнул ее. Бог мой! Как только мы увидели его, мы чуть не выронили наши подносы; а Том воскликнул:

– Юпитер Данлеп! Как вы сюда попасти? Пассажир, ясное дело, остолбенел от удивления; в первую минуту он, похоже, не знал, испугаться ему или обрадоваться, а может, и то и другое вместе, но потом, видимо, решил обрадоваться. Во всяком случае, щеки его опять порозовели, хотя поначалу он ужасно побледнел.

Пока он завтракал, мы разговорились. И он нам заявляет:

– Только я не Юпитер Данлеп. Я вам сейчас расскажу, кто я, если вы поклянетесь, что будете молчать. Дело в том, что я и не Филлипс.

Тут Том ему и выпалил:

– Молчать-то мы будем, но если вы не Юпитер Данлеп, то можете и не говорить, кто вы.

– Почему?

– Потому, что если вы не Юпитер, то вы близнец – Джек. Вы просто копия Юпитера.

– Ты прав, парень. Я и есть Джек. Только ты мне объясни, откуда ты нас, Данлепов, знаешь?

Том рассказал ему о наших приключениях прошлым летом на ферме дяди Сайласа. И когда Джек понял, что нам известно все о его семье, да и о нем самом, он перестал таиться и начал разговаривать совершенно откровенно. Ни чуточки не стесняясь, он признался нам, что был вором, что он занимается этим ремеслом и сейчас, и не сомневается, что будет воровать до конца дней своих. Конечно, заявил он, это жизнь, полная опасностей и…

Тут он затаил дыхание и наклонил голову, прислушиваясь к чему-то. Мы молчали, и секунду или две в каюте царила глубокая тишина и не было слышно ничего, кроме поскрипывания деревянных перегородок и стука машины под полом.

Затем нам с Томом удалось его успокоить, и мы принялись рассказывать Джеку о его родных, о том, что жена Брейса вот уже три года как умерла и он хотел жениться на Бенни, а она отказала ему; что Юпитер работает у дяди Сайласа и они все время ссорятся; наконец Джек размяк и начал смеяться.

– Ах, черт меня побери! – воскликнул он. – До чего же это приятно, совсем как в былые времена, слушать все эти сплетни! Вот уже больше семи лет, как я ничего не знаю о доме. А что они обо мне говорят?

– Кто?

– Ну, соседи и братья.

– А они никогда и не говорят о вас. Разве только редко-редко когда упомянут случайно.

– Черт! – с изумлением воскликнул Джек. – А почему же они никогда не говорят обо мне?

– Да потому, что они думают, что вы давным-давно умерли.

– А ты не врешь? Дай честное слово! – Джек даже вскочил от возбуждения.

– Честное благородное. Все там уверены, что вас давно нет в живых.

– Тогда я спасен! Ей-богу, я спасен! Я еду домой. Они спрячут меня и спасут. А вы будете молчать. Поклянитесь, что вы никогда на меня не донесете. Ребята, вы должны пожалеть такого беднягу, как я, за которым охотятся днем и ночью и который носу высунуть не может.

Я ведь никогда ничего худого вам не делами и никогда не сделаю, видит бог! Поклянитесь, что вы не выдадите меня и поможете мне спастись.