Унесенные страстью - Барнет Джилл. Страница 12

Ее мучило любопытство:

– Так тебе что-то нужно, папа?

Кирсти стояла, скромненько, как пай-девочка, убрав руки за спину и легонько покачиваясь с носка на пятку в своих кожаных, красных с пуговками, туфлях.

Отец взглянул на нее так, будто немало удивился, откуда она здесь?

Неужто он и вправду мог так быстро забыть про нее? Сердце ее слегка сжалось, и Кирсти перестала покачиваться; она вся напряглась и стояла не шелохнувшись. Девочка чуть вздернула подбородок, стараясь скрыть свои чувства.

Отец покачал головой:

– Тебя это совсем не касается.

Кирсти молчала. Ей было страшно.

Отец как-то странно взглянул на нее.

– С тобой все в порядке? – Девочка кивнула. – Ты что-то побледнела. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да.

Кирсти помолчала, потом сообразила, что, наверное, ему это не безразлично, раз он выглядит таким обеспокоенным.

– Здесь просто очень душно.

Отец озадаченно огляделся.

– Да, иногда здесь бывает так душно, что нам прямо-таки нечем дышать. – Она опять ткнула брата. – Скажи, Грэм!

Тот кивнул, затем воззрился на сестру с недоумением. Кирсти испугалась, что отец может заметить этот взгляд, и ущипнула братишку.

– Смотри, даже у Грэма бледный вид.

Теперь она полностью завладела вниманием отца, судя по тому, как тот пристально смотрел на нее.

– В классах совершенно нет свежего воздуха, и окон в них нет, и...

Кирсти, согнув пальчик, поманила к себе отца. Когда тот наклонился к ней, девочка прошептала:

– Дети, случается, теряют сознание. Правда! – Она кивнула. – Падают в обморок. Как-то раз Элис Уайтинг хлопнулась в обморок прямо посреди урока истории. Бац! – Кирсти хлопнула в ладоши. – И на парту морд... – Она прикусила язык, сглотнула. – И на парту лицом. – Девочка старалась угадать по выражению лица отца, что он об этом думает, но, ничего не добившись, добавила: – И не только Элис. Сколько раз такое случалось! Я могу рассказать тебе целую кучу подобных историй, папа.

– Ну, еще бы! – Отец кивнул; на лице его было задумчивое и странное выражение, словно бы он знал какую-то тайну. – Я уверен, что у тебя в голове и вправду целая куча всяких историй.

Он по-прежнему пристально смотрел на нее. В эту минуту Кирсти подумала, что, пожалуй, бывают моменты, когда внимание отца, обращенное полностью на тебя, не такая уж прекрасная вещь.

– Что мне хотелось бы услышать, так это историю о том, что же произошло с учителем арифметики.

Кирсти и Грэм как воды в рот набрали.

Скрестив свои громадные руки, отец смотрел вниз, на нее.

– Я жду.

– Ну...

Кирсти, тяжело, протяжно вздохнув, уставилась на носки своих туфель. Она надеялась, что вид у нее при этом будет не такой виноватый, – просто на случай, если вдруг станет заметно, что она привирает.

– Это вообще-то длинная история.

Отец открыл дверь и жестом пригласил их следовать за собой.

– Пойдемте! У меня впереди много времени, чтобы все это выслушать.

Они с Грэмом направились к выходу, держась рядом, плечом к плечу, однако уже у двери Кирсти пропустила брата вперед, а сама остановилась в проходе.

Девочка вскинула голову, пытаясь что-то разглядеть в лице отца. Кирсти и сама толком не знала, что она ищет, но это было что-то очень важное для нее.

Ничего не случилось; тогда, очень медленно, девочка протянула руку к отцу. Сердце ее билось отчаянно, как клювики птичек весной, упорно долбящих стволы деревьев; внезапно ей захотелось отдернуть руку. Что, если он не возьмет ее?

Отец смотрел на ее руку. Смотрел как будто испуганно, хотя думать так было, разумеется, глупо. Ее отец ничего не боялся. Ни огромных коней. Ни грома. Ни ливня. Он не боялся ни смерти, ни одиночества. Его, конечно же, не мучили ночные кошмары, и он не просыпался от собственного крика. Кирсти на что угодно могла бы поспорить, что он не испугался бы даже тех рыцарей-полузлодеев.

Казалось, она ждала вечность; лишь тиканье старых часов раздавалось в холле, и рука ее все больше и больше немела, пока она стояла вот так.

Отец наконец наклонился и взял ее руку в свою – твердую, мозолистую. Кирсти с облегчением вздохнула; она и не заметила, что перестала дышать. На душе у нее стало так радостно, будто бы она только что вволю наелась всяких вкусностей.

Рука его, сжимавшая ее руку, была теплой; это было необычное ощущение – чувствовать его руку, почти столь же прекрасное, как если бы он и в самом деле сделал вдруг что-то невероятное, к примеру, подхватил бы ее на руки и обнял.

Они вместе вышли из комнаты и прошли по широкому коридору, где по стенам тянулись ряды портретов с кислыми, унылыми лицами – все лучшие ученики Харрингтона со дня его основания.

Кирсти остановилась у самого отвратительного.

– Знаешь, кто это?

– Кто?

– Губернатор Фарради. У него такой вид, будто он уксусу наглотался.

Отец посмотрел на портрет.

– У них у всех такой вид, словно они уксусу наглотались, – добавила Кирсти.

Отец взглянул на ряд портретов, уходящих в глубь коридора, и расхохотался.

Это было лучшее, что она когда-либо слышала. Кирсти протащила отца за собой несколько шагов, потом он слегка обогнал ее, и Кирсти приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за его размашистым шагом.

Но это ничего. Она только сжала его руку чуть крепче, вспоминая, как он смеялся.

К тому времени как они поравнялись с Грэмом, настроение у Кирсти заметно улучшилось. И впервые за целую вечность она не ощущала того беспокойства и страха, которые, как ей казалось, вечно крались за ней по пятам, словно призрачное чудовище, что вот-вот ее схватит, и она закричит и заплачет.

Нет, теперь и она, и отец, и брат – все они вместе спускались по широкой лестнице, рядом, бок о бок – Грэм по левую руку от отца, а Кирсти – по правую.

– Я все еще надеюсь услышать эту длинную историю, Кирсти.

Девочка остановилась, глядя вниз, на последние две ступеньки. Она сдвинула ноги и прыгнула. Если ее туфельки не будут касаться друг друга, когда она приземлится, отец не поверит ее рассказу. А если будут – поверит.

Кирсти приземлилась, пристально глядя вниз, на свои красные кожаные туфельки. Они прижимались друг к другу плотно, как будто приклеенные. Девочка улыбнулась, потом постаралась придать своему личику самое что ни на есть серьезное выражение и подняла глаза на отца:

– Это была вовсе не наша вина. Кирпич, я имею в виду.

Тот ответил ей весьма недоверчивым взглядом, но это не охладило Кирсти. Они наконец спустились в фойе. Девочка потащила отца за собой, к огромным парадным дверям Харрингтон-Холла, которые словно бы вырастали, по мере того как они подходили к ним. У Кирсти просто все замирало внутри, как бывало, когда она томилась в ожидании чего-нибудь особенно важного: Рождества, или дня рождения, или приезда отца.

Они подошли к горе сундуков и баулов с вещами ее и Грэма, и Кирсти захотелось бежать за эти двери, на улицу, бежать как можно быстрее, потому что там, за дверями, всего в каких-нибудь нескольких шагах, были свобода и дом.

Однако отец остановился, глядя на нее и ожидая объяснений, которые девочка еще не успела придумать. Кирсти набрала в грудь побольше воздуху, скрестила пальцы левой руки у себя за спиной и, подняв голову, прямо посмотрела в лицо самого главного для нее человека на свете.

– Понимаешь, папа, – начала Кирсти и потянула его за руку свободной рукой, заставляя его наконец выйти на улицу. – Все произошло из-за... из-за...

Она помолчала, и неожиданно оправдание снизошло на нее, как вдых... вдох... вдохновение. Ф-ф-фу! Ей как раз не хватало этого слова, а ведь они его писали в диктанте.

Они остановились на крыльце, у подъезда Харрингтон-Холла, и Кирсти почувствовала, что пальцы отца больше не сжимают ее руку. Он хотел их разжать, быть может, для того, чтобы снова скрестить руки на груди с этим своим прежним «я жду объяснения».

Кирсти не смотрела на Грэма; тот давно уже привык оставаться в стороне, предоставляя сестре объясняться. Она только крепче стиснула руку отца, вцепилась в его сильные пальцы, не давая ему их высвободить. Потом встретила его испытующий взгляд, стараясь смотреть так же твердо и прямо, и сказала очень серьезно: