Унесенные страстью - Барнет Джилл. Страница 62

Джорджина и в лучшие-то времена была не слишком терпелива. Теперь же терпения у нее не осталось вовсе. Она отогнала от себя жеребенка. Хватит, она уже побывала игрушкой – на сегодня с нее достаточно!

Девушка была уже на середине поля, как раз около самого табуна, когда большой серый жеребец прижал к голове уши и куснул другого – даже больше и крупнее его. Серый нападал на него, толкая и тесня его сбоку.

При том, что Джорджина могла спать, как убитая и разгуливать теперь из-за этого с синим лицом, она была совсем не глупа. Девушка понимала, что между жеребцами вот – вот начнется схватка.

Она и глазом не успела моргнуть, как Эйкен перекинул ее через плечо, словно мешок с овсом, и буквально отбросил к изгороди.

– Стой здесь! – скомандовал он и пошел к лошадям через поле. Он подошел к серому, и тот попятился, потом нагнул голову.

Эйкен, казалось, ничуть не испугался, продолжая идти прямо на него. Ветер доносил его тихие слова, бормотание и шепот, ласковую речь, от которой как будто даже ветер утихал. Совершенно неожиданно жеребец успокоился. Когда Эйкен подошел к нему вплотную, животное стало тыкаться мордой ему в грудь, ведя себя точно верная старая борзая. Другой жеребец стоял неподалеку, преспокойно пощипывая травку и помахивая длинным хвостом.

Эйкен потрепал лошадь по холке, потом направился к девушке. Он остановился у изгороди, глядя на нее таким взглядом, точно заранее предвидел, что ему предстоит сейчас услышать.

– С меня довольно!

– Ну что ты, Джорджи!

– Хватит, я больше не желаю слышать этих «Ну что ты, Джорджи!». Вот, можешь полюбоваться!

Джорджина указала на свое лицо.

– Почему они покрасили тебе лицо в синий цвет?

– Чтобы я была похожа на пиктов! Что это еще за пикты такие?

– Древние шотландские племена. Они красили лица в синий цвет, когда шли на битву. – Он прищурился, внимательно разглядывая ее лицо. – Чем это они?

– Не знаю. Но это не отмывается!

Эйкен стоял, отведя глаза и почесывая затылок. Потом взглянул на Джорджину. Уголки его глаз прищурились – похоже, он с трудом сдерживал смех.

– Не смей! – Джорджина ткнула пальцем ему в грудь. – Я повторю тебе то же, что сказала Фергюсу и Уиллу. Я не потерплю от тебя этих ухмылок! – Эйкен шутливо, словно сдаваясь, поднял руки. – Тут нет ничего смешного, Эйкен.

Эйкену удалось с собой справиться, и он серьезно взглянул на девушку.

– Пойдем в конюшню. Посмотрим, может быть, нам удастся это чем-нибудь оттереть.

Джорджина вошла в конюшню первая; потом, дождавшись Эйкена, она прошла за ним в чуланчик, где хранились сбруя и недоуздки, седла и веревки и прочая упряжь, валявшаяся повсюду.

– Осторожно, смотри себе под ноги! – Эйкен достал с полки тазик, потом указал на скамейку, где лежали два седла, – Сядь сюда.

Он ненадолго вышел; девушка сидела на седле, опершись на руку синим подбородком.

Эйкен вернулся в чуланчик и присел рядом с ней на корточки.

– Закрой глаза, Джорджи! – Он начал оттирать ее лицо. Через некоторое время он сказал: – Не так уж все и плохо, как ты думаешь.

– Еще бы, не у тебя же лицо синее!

Эйкен встал и поставил тазик.

– Ну что? – с надеждой спросила Джорджина. – Как оно? Лучше? – Эйкен молча разглядывал ее. – Эйкен! Как оно выглядит!

Он ответил не сразу, потом наконец проговорил:

– Оно под цвет твоих глаз.

Джорджина вскочила, схватила со скамьи недоуздок и запустила в него, потом, хлопнув дверью, выбежала из конюшни под хохот Эйкена.

Глава 51

Дети у Эйкена были сообразительные. В течение следующих нескольких дней они оставались в своих комнатах, готовя уроки, и вели себя тихо, как ангелы.

Как бы там ни было, Джорджина объявила войну – совсем как те синелицые воины – в той части дома, которая принадлежала Эйкену. С нее было достаточно! Она не желала больше терпеть этот хаос.

Синева с ее лица постепенно сходила. Когда она была занята, ей было не до того, чтобы смотреть в зеркало, и так было лучше для всех, кого это касалось – в особенности для Эйкена Мак-Лаклена и его детей.

Джорджина штурмом брала каждую комнату. В главном зале ей удалось намести достаточно ореховой скорлупы для того, чтобы заполнить ею всю постель Эйкена – что она и сделала. Девушка потратила целый день только на то, чтобы сложить в аккуратные стопки все журналы и газеты по коневодству. Этот человек ничего не выбрасывал. Джорджина обнаружила газеты трехлетней давности, еще два хлыста, один сапог – она так и не нашла к нему пары, рубашки, носки, седельное мыло и скребницы для чистки коней.

В одном углу гостиной стоял деревянный ларь, полный орехов, шпингалетов, гвоздей и каких-то металлических штучек, похожих на громадные пряжки от ремней. Здесь были куски кожи и металла, пяток стремян, что-то вроде рубанка, две ложки – одна из них дырявая, рашпиль, молоток, лошадиные подковы, пластина серебристого металла, напоминавшая каминную решетку, три дверные ручки и какая-то трубка.

Заметив, что девушка волоком тащит ларь по ступеням крыльца на улицу, Эйкен остановил ее:

– Что это ты делаешь?

Джорджина заложила руку за спину и выпрямилась.

– Да вот собираюсь все это выкинуть.

– Что? Ты не имеешь права! Это мои вещи!

– Но здесь только хлам. Половину всего просто можно выбросить. Для чего ты все это хранишь?

– Это мой резерв.

– Что, прошу прощения?

– Я держу это все про запас. Да, про запас, – повторил Эйкен твердо. – Если что-нибудь потеряется или выйдет из строя, я смогу подобрать запасную часть в этой коробке.

Джорджина посмотрела на ящик и покачала головой.

– Тогда унеси его куда-нибудь. Ему не место в доме.

Эйкен что-то пробормотал, потом подхватил ящик так, словно он был полон до краев слитками из чистого золота, и удалился с ним.

К четвергу Джорджина убрала во всех комнатах, кроме спальни. Она потратила целую ночь только на то, чтобы переставить мебель. Мягкие кресла она передвинула к двери, а маленький диванчик – поближе к камину.

Все столики стояли в самых неподобающих местах, кресла были разбросаны по комнатам, как попало, далеко друг от друга; в гостиной не было уголка, где можно было бы посидеть и побеседовать. Вся мебель была просто придвинута к стенам как, придется. Воистину здесь царил такой хаос, что Джорджина неожиданно для себя обнаружила фортепьяно – а ведь она даже и не подозревала о его существовании.

Когда Эйкен вошел в комнату, Джорджина сидела у камина, с удовольствием оглядывая плоды своих трудов. Он тут же внес с собой беспорядок – его пальто, перчатки и хлыст остались лежать на полу, там, где он их бросил. Эйкен вывернул карманы, вывалив их содержимое в изящную хрустальную вазу; еще раньше Джорджина обнаружила в ней целую гору грязных носков.

Он повернулся, сделал пару шагов и наткнулся на кресло.

– Откуда, черт побери, оно здесь взялось? – Эйкен нахмурился, оглядывая комнату.

– Я только немного убрала здесь.

Эйкен все еще оглядывался:

– А откуда тут пианино?

– Не знаю, – ответила Джорджина. – Я нашла его в этом углу.

С того дня все пошло еще хуже. Как-то днем Эйкен, войдя в дом, прошел прямо на кухню, огляделся, потом вернулся.

– Я забыл тебе сказать. Я послал Дэвида на берег.

Джорджина только что присела – у нее ужасно разболелась голова.

– Прекрасно, – ответила она, потирая виски.

– И у нас нет обеда.

Девушка ждала продолжения. Когда его не последовало, она открыла глаза и посмотрела на Эйкена.

– Тебе нужно что-нибудь сделать.

– Мне? Но я не умею готовить.

– А что ты собираешься есть?

Джорджина встала и прошла через комнату; она помолчала.