Жанна д'Арк - Твен Марк. Страница 15

— Дело Франции безнадежно? Почему ты так думаешь? Скажи мне.

Радостно видеть, что удар, который, как вы опасались, должен был сокрушить дорогого для вас человека, не имел рокового действия. Я сразу же успокоился и мог высказать все без утайки и смущения.

— Оставим в стороне патриотические иллюзии и наши личные чувства, — начал я, — и посмотрим в глаза фактам. О чем они говорят? Они говорят так же ясно, как цифры в приходо-расходной книге торговца. Стоит только подвести итог, чтобы убедиться, что Франция обанкротилась: одна половина ее владений уже в руках английских шерифов, а другая тоже не принадлежит французам, так как на нее беспрерывно посягают различные банды разбойников, не признающих над собой ничьей власти. Наш нищий король заперт со своими фаворитами и шутами в маленьком уголке королевства, где предается праздности, не располагая никакой властью; у него нет ни денег, ни армии; он не сражается, не намерен сражаться, не думает оказывать никакого сопротивления. В сущности, он хочет только одного: бросить свою корону в сточную канаву и бежать в Шотландию. Таковы факты. Разве они не верны?

— Да, они верны.

— В таком случае я сказал правду. Стоит только сопоставить эти факты, чтобы прийти к правильному выводу.

— К какому выводу? Что дело Франции безнадежно? — спросила она спокойно.

— Разумеется. Перед лицом таких фактов сомнений быть не может.

— Как ты можешь это говорить? Как ты можешь так чувствовать?

— Очень просто. Разве я могу при подобных обстоятельствах говорить и чувствовать иначе? Жанна, неужели перед лицом этих очевидных фактов ты все еще питаешь какие-то надежды на возрождение Франции?

— Надежды? О, больше, чем надежды! Франция обязательно обретет свободу и сохранит ее. В этом не может быть ни малейшего сомнения.

Мне показалось, что ее ясный ум сегодня помутился, иначе она не возражала бы против таких убедительных фактов. А что, если я еще раз попытаюсь разъяснить их ей? Возможно, она поймет.

— Жанна, — снова начал я, — твое сердце, слепо обожающее Францию, подводит тебя. Ты не постигаешь всей серьезности положения. Смотри: я палочкой сделаю тебе наглядный чертеж на земле. Вот эта ломаная линия — граница Франции. Пересекая ее по центру, я провожу другую линию: это — река.

— Да, Луара.

— Видишь — вся эта северная часть страны уже в когтях англичан.

— Да.

— А вот эта южная часть, в сущности, никому не принадлежит, как признает и сам король, замышляющий бегство в чужие края. Здесь находятся английские войска; сопротивления им никто не оказывает, и они в любое время могут овладеть остальной частью страны. Говоря откровенно, Франции нет, Франция погибла, Франция перестала существовать. То, что было когда-то Францией, стало сегодня английской вотчиной. Разве неправда?

Голос ее был еле слышен, чуть-чуть дрожал, но я отчетливо различил слова:

— Да, это правда.

— Хорошо. Теперь добавим сюда еще один убедительный факт — и картина будет полной. Разве французские войска одерживали победы? Шотландские солдаты под французским флагом, правда, победили в двух-трех сражениях несколько лет тому назад, но ведь я говорю о французах. После того как двенадцать лет тому назад восемь тысяч англичан почти истребили под Азенкуром шестьдесят тысяч французов, французскому мужеству пришел конец. Теперь уже почти стало поговоркой: британцы еще собираются в бой, а наши уже наступают спиной.

— Больно сознаваться, но и это правда.

— Вот почему питать надежды бессмысленно.

Я думал, что теперь ей все стало ясным, не могло не стать ясным, и что она сама признает полную безнадежность положения. Но я ошибся, глубоко ошибся. Без малейшего сомнения она проговорила:

— Франция еще воспрянет. Вот увидишь.

— Воспрянет? С таким грузом английских войск на плечах?

— Она сбросит их и растопчет! — с воодушевлением ответила Жанна.

— Не имея солдат, чтобы сражаться? — переспросил я.

— Их созовет барабан. Они явятся на его зов и пойдут в бой.

— Или начнут отступать, как прежде.

— Нет! Они пойдут вперед, только вперед! Вот увидишь.

— А несчастный король?

— Он возвратит свой трон и получит корону.

— Ну, право же, у меня кружится голова. Если бы я мог поверить, что через тридцать лет английское иго будет свергнуто, а французский король увенчает свою голову короной…

— Все это случится не позже чем через два года.

— В самом деле? Но кто же сделает возможным это невозможное?

— Бог.

Она сказала это тихо и внятно, — голосом, полным благоговения.

Откуда эти странные мысли в ее голове? Этот вопрос не давал мне покоя в течение нескольких дней. Вполне естественно, что я усомнился в нормальности ее рассудка. Иначе чем можно объяснить подобную уверенность? Возможно, переживания и размышления о бедствиях Франции пошатнули ее здравый ум и наполнили его фантастическими призраками, — да, я допускал и это.

Но наблюдая за ней, испытывая ее, я убедился, что мои опасения беспочвенны. Взор ее был чист и ясен, поведение безупречно, речь спокойна и разумна. Нет, рассудок ее был в порядке, по-прежнему ее ум — самый ясный, самый проницательный в нашем селе. Она продолжила думать о других, заботиться о других, постоянно жертвуя собой, как и прежде. Она продолжала посещать больных, оказывать помощь бедным и готова была в любую минуту уступить свою постель странникам, довольствуясь сном на полу. Было нечто таинственное во всем этом, но только не расстройство души и ума. Я хорошо понимал это.

Ключ к ее тайне скоро попал в мои руки, и случилось это вот как. То, о чем я собираюсь вам рассказать, видимо, вы знаете из исторических сочинений, но вы никогда не слышали показаний очевидцев, современников Жанны.

Однажды спускался я с горы, — это было 15 мая 1428 года. Очутившись на опушке дубового леса, я уже собирался выйти на открытую поляну, на которой рос наш Волшебный бук, как вдруг остановился, притаившись в густой листве. Дело в том, что я заметил Жанну и вздумал подшутить над ней. Представьте, это пустое, вздорное намерение граничило почти непосредственно, так сказать, вплотную с событием, которому суждено было навсегда войти в песни и предания.