Миллион открытых дверей - Барнс Джон Аллен. Страница 5

— Смотрите, — сказал Аймерик. — Через шесть минут спрингер доставит нас на главную станцию в Квартьер де Джовентс. — Он указал на табло. — Там написано, что нам нужно идти к седьмому выходу. Это где?

Биерис взглянула на одну из многочисленных схем и фыркнула:

— На другом конце терминала. Лучше бегом.

Мы так и сделали и еле успели. После всего, что мы пережили, мне хотелось, чтобы Гарсенда пошла со мной ко мне домой, но она сказала, что у нее есть дела. Я провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол. Ее черные волосы, схваченные в «конский хвост», развевались у нее за спиной, задевая длинную пышную юбку. В голове у меня начала рождаться песенка, и я поспешил наверх, чтобы успеть записать первые строчки.

Непонятно почему вечером мы все вчетвером оказались в заведении у Пертца, да еще и Маркабру с Исо пришли. Прошло тридцать суток — то есть около двадцати пяти стандартных дней, с того вечера, когда погиб Рембо.

— По прогнозу Тьма начнется через неделю, — сообщил Маркабру и поднял стакан, сказав:

— Рембо: que valor, que enseingnamen, que merce.

Мы все выпили за Рембо, а я в который раз пожалел о том, что во мне уже нет его псипикса — ведь тогда все это попало бы к нему в мемоблок и хранилось бы там до тех пор, пока технари не придумали бы, как его оживить.

Янтарный свет ламп резал глаза — так бывает, когда смотришь видюшку про приключения в системе звезды типа G. Большинство оккитанцев у себя дома настраивают лампы так, чтобы они давали красноватый свет — такой же, как снаружи, но старина Пертц был дальтоником и оттенки цветов различал плоховато — по крайней мере сам он так говорил.

— Пусть сдохнут все межзвездники, — сказал Маркабру. — После стольких столетий изоляции, когда начинается самая грандиозная авантюра всех времен и народов, когда Тысяча Цивилизаций вдруг снова объединились, единственное, что приходит на ум юным оккитанцам, — так это вырядиться, как жалкие клерки с Земли, напрочь забыть о собственной культуре и истории и начать подражать всему тому омерзительному, что берет начало на Земле… А знаешь ли ты, Жиро, что тот ублюдок, которого ты кокнул, был самым выдающимся творцом в своей шайке?

— Это в какой же такой области?

— А он снял пару сотен полнометражных порнографических видюшек да еще с десяток короткометражек. Во всех фильмах главный герой — он сам и занимается тем, что избивает и насилует юных девушек. Это у них сейчас мода такая. Парни межзвездники водят своих девиц на поводках или заставляют их носить острые побрякушки, которые в кровь царапают кожу.

В общем, типичная земная садопорнография, грубейшее нарушение Хартии, как и то тряпье, в котором они разгуливают, если тебе угодно знать мое мнение. Но когда их пытаются обвинить в нарушении Хартии, межзвездники утверждают, что вся эта мерзопакость — вполне легальный протест против традиции finamor, и бегом бегут в Посольство, чтобы там защитили их права.

— Но девушки-то почему эти занимаются?

— Кто знает? Мода такая. И потом, какой оккитанец когда мог честно и откровенно признаться в том, что понимает donzelha? Мы просто почитаем их — поскольку должны почитать. — Он залпом допил вино. — Как бы то ни было, они прикончили Рембо. Вполне веская причина для того, чтобы их ненавидеть.

Я обвел взглядом компанию. Аймерик холодно кивнул.

Исо прижалась к плечу Маркабру и мечтательно улыбалась, думая о том, о чем только может думать юная trobadora. Биерис была печальна — даже скорее расстроена, но я не понимал, почему бы ей расстраиваться, точно так же, как не совсем понимал, почему бы Исо улыбаться. Но с другой стороны, действительно, кто и когда мог утверждать, что понимает donzelha?

Гарсенда ласково поглаживала под столом мою ногу. Вот это мне было очень даже понятно.

Я тоже ненавидел межзвездников, но настроения произносить тост у меня пока не было. Кроме того, мне начало становиться как-то не по себе. Гарсенда была совсем юна».

Редко встретишь такую юную девушку среди «старорежимных» — так межзвездники презрительно называли молодежь, уважающую древние традиции. Вся молодежь постепенно переходила в стан межзвездников. Через несколько лет, когда люди моего возраста уже перестанут называться jovents, вся молодежь, все обитатели нашего Квартьера станут межзвездниками. Мне казалось, что это поистине преступно, но было ясно, что помешать этому невозможно.

И вдруг у меня на миг замерло сердце. Я смотрел в глаза Рембо, а он улыбался.

Но тут я все понял. Старина Пертц разместил видюшку Рембо на Стене Почета, вместе с видюшками всех остальных навсегда почивших завсегдатаев. Сама стена была из настоящего дерева, которое по-прежнему было очень редким и дорогим, хотя в будущем наша цивилизация должна была проживать на острове, поросшем густыми лесами — да-да, именно такой должна была стать впоследствии Новая Аквитания.

Здесь предполагалось выращивать деревья, которые затем планировали высадить на полярных континентах Уилсона.

— Гвиллем-Арно никогда не видел настоящего, взрослого леса, — сказал я. — Не исключено, что он и вообще никакого леса никогда не видел.

Маркабру приготовился отмочить какую-то шутку по поводу моего высказывания, но Аймерик увидел, куда я смотрю, и удержал Маркабру, коснувшись его руки.

Все обернулись и посмотрели туда, куда смотрел я, и увидели Рембо и всю Стену Почета. Видюшка, которую неведомо где раздобыл Пертц, длилась всего-то пятнадцать секунд.

Рембо сначала смотрел серьезно, потом улыбнулся, отвел взгляд в сторону — словно услышал что-то, что его встревожило, а потом снова серьезно посмотрел — как бы прямо на нас. А потом снова улыбнулся, и так далее…

Я понимал, что все ждут от меня объяснений того, что я только что сказал. Гарсевда улыбалась и смотрела на меня, выжидательно выгнув бровь. Она явно ждала, что я сейчас сделаю честь нашей finamor каким-нибудь умным высказыванием.

— Ну вот… — медленно проговорил я. — Дело в том, что роботы-терраформаторы не прикасались к этой планете до две тысячи триста пятьдесят пятого года, и потом цивилизация здесь появилась только через тридцать лет. Теоретически терраформирование здесь должно завершиться не раньше три тысячи двухсотого года. Следовательно, мы одолели только полдороги, верно? Это означает, что все это время, пока мы пытались сохранить оккитанские традиции, созданные творцами нашей культуры и привезенные нами сюда в виде корабельных библиотек, планета на самом деле росла и изменялась. Очень многое из того, что мы сделали, происходило в ожидании того, что еще не существовало. Гвиллем-Арно почти наверняка не видел ни одного дерева выше себя за пределами ботанического сада. И потому, когда в «Canso de Fis de Jovent» он писал о том, как ветви, покрытые весенней листвой, склоняются к Риба Лионес…

— На самом деле он их в глаза не видел! — воскликнул Маркабру. Похоже, моя мысль потрясла его не меньше меня самого. Но, m'es vis, его описание получилось таким точным, что мне и в голову ни разу не приходило, что он этого никогда не видел!

Аймерик негромко проговорил:

— Я думаю. Жиро хочет сказать, что мы все научились смотреть на вещи так, как это получилось в стихотворении Гвиллема-Арно. Мир такой, какой он есть, только потому, что мы научились видеть его таким. «Древняя равнина Терроста» еще пятьсот лет назад лежала подо льдом, а никаких там «волн, волн, волн, непрестанно бьющих о берег и в борт старой лодчонки деда…» еще и в помине не было в то время, когда дед Гвиллема-Арно здесь поселился. За пару лет до его прибытия здесь только-только начали подтаивать льды.

Я кивнул.

— И мы по-прежнему продолжаем этим заниматься. Я сочинил баллады, действие которых происходит в лесах Серрас Верз — а ведь я работал в первой бригаде по посадке деревьев, когда мне было семнадцать. Там и сейчас вряд ли отыщется хвойное деревце выше, чем мне по пояс, и еще сто лет там не высадят дубов и осин, про которые я рассказываю в песнях.