История мира в 10 1/2 главах - Барнс Джулиан Патрик. Страница 12

— Нет, — сказал Франклин. — Это нам хуже.

— Вам, мистер Хьюз, думаю, еще не время беспокоиться.

— А когда будет время?

— Я думаю, вам вообще не стоит беспокоиться.

— Когда будет время?

Главарь помолчал, затем с сожалением повел рукой:

— Наверное, завтра. Сроки уже установлены, видите ли. Мы говорили им об этом с самого начала.

Какой-то частью своего существа Франклин Хьюз не мог поверить в происшедшую беседу. Другая часть хотела сказать, что он всей душой на стороне захватчиков, а его гэльский паспорт, между прочим, означает, что он член ИРА, и пусть ему, ради Христа, разрешат уйти в свою каюту, лечь и забыть обо всем. Но вместо этого он повторил: — Сроки?

Араб кивнул. Не думая, Франклин спросил: — По одному в час? — Он немедленно пожалел о своем вопросе. Нельзя было подавать этому типу идеи.

Араб покачал головой.

— По двое. Двоих каждый час. Если не поднимать ставки, они не относятся к вам всерьез.

— Боже. Прийти на корабль и просто вот так убивать людей. Просто вот так?

— А по-вашему, было бы лучше, если бы мы объяснили им, почему мы их убиваем? — Его тон был насмешлив.

— Ну да, конечно.

— По-вашему, они проникнутся к нам сочувствием? — Теперь в его голосе было больше издевки, чем насмешки. Франклин умолк. Он думал, когда же они начнут убивать. — Спокойной ночи, мистер Хьюз, — сказал главарь гостей.

На ночь Франклина поместили в одной из офицерских кают, вместе с семьей шведов и тремя японскими парами. Как он понял, среди всех пассажиров им угрожала наименьшая опасность. Шведам — потому что их нация всегда соблюдала нейтралитет; Франклину и японцам, возможно, потому, что Япония и Ирландия в недавнее время порождали террористов. До чего нелепо. Шестерых японцев, приехавших в Европу изучать ее культуру, никто не спрашивал, поддерживают ли они различных политических убийц в своей собственной стране; Франклина тоже не пытали насчет ИРА. Гэльский паспорт, полученный благодаря случайному генеалогическому выбросу, предполагал возможную солидарность с гостями, и это служило защитой его хозяину. На самом деле Франклин ненавидел ИРА, точно так же как любую другую политическую группировку, мешавшую или способную помешать нелегкой работе — быть Франклином Хьюзом. Кажется — согласно своим принципам проведения ежегодного отдыха он не уточнял этого, — Триция гораздо более сочувственно относилась к заполонившим мир бандам жестоких маньяков, которым суждено было роковым образом повлиять на карьеру Франклина Хьюза. Однако ее посадили к британским дьяволам.

Сегодня в их каюте почти не разговаривали. Японцы держались обособленно; шведы коротали вечер, развлекая детей беседой о доме и Рождестве и английских футбольных командах; Франклина же тяготило бремя услышанного от главаря. Он был напуган и угнетен; но вынужденная изоляция, казалось, превращала его в пособника террористов. Он попробовал думать о двух своих женах и дочери, которой теперь должно быть уже… ну да, пятнадцать — ему всегда приходилось вспоминать год ее рождения и считать оттуда. Надо бы вырываться к ней почаще. Может, даже взять ее с собой, когда будут снимать очередной цикл. Пусть поглядит на съемки его шоу-экскурсии по Форуму; ей понравится. Так куда же все-таки деть камеру? Может, снимать в движении? И добавить статистов в тогах и сандалиях — да-да, это будет самое то…

На следующее утро Франклина привели в каюту начальника хозчасти. Главарь гостей махнул ему, предлагая садиться.

— Я решил последовать вашему совету.

— Моему совету?

— Переговоры, к несчастью, идут плохо. То есть вовсе не идут. Мы определили свою позицию, но они никак не желают определить свою.

— Они?

— Они. Так что, если в ближайшем будущем ничего не изменится, нам придется оказать на них давление.

Оказать давление? — Даже Франклин, который не смог бы сделать карьеру на телевидении, не будучи мастером по части эвфемизмов, был разгневан. — Вы имеете в виду — убивать людей?

— Как это ни грустно, другого давления они не понимают.

— А вы пробовали?

— Да, конечно. Мы пробовали сидеть сложа руки и ждать помощи от мирового общественного мнения. Пробовали быть хорошими и надеяться, что в награду нам вернут нашу землю. Могу уверить вас, что эти методы не работают.

— А почему не попробовать что-нибудь среднее?

— Эмбарго на американские товары, мистер Хьюз? Не думаю, что они примут это всерьез. Ограничение импорта «шевроле» в Бейрут? Нет, к сожалению, есть люди, которые понимают только давление определенного сорта. Мир движется вперед только…

— Только благодаря убийствам? Веселенькая философия.

— В мире мало веселенького. Ваши исследования древних цивилизаций должны были бы научить вас этому. Ну да ладно… Я решил последовать вашему совету. Мы объясним пассажирам, что происходит. Как они оказались участниками истории. И какова эта история.

— Они наверняка это оценят. — Франклин почувствовал тошноту. — Рассказать им, что да как.

— Вот-вот. Видите ли, в четыре часа необходимо будет начать… начать убивать их. Конечно, мы надеемся, что такой необходимости не возникнет. Однако же… Вы правы, если это возможно, им надо объяснить положение дел. Даже солдат знает, за что воюет. Будет справедливо, если пассажиры узнают тоже.

— Но они не воюют. — Тон араба, так же как и его слова, раздражал Франклина. — Они штатские люди. Поехали отдыхать. Они не воюют.

— Они больше не штатские, — ответил араб. — Ваши правительства другого мнения на этот счет, но они не правы. Ваше ядерное оружие, разве оно только против армии? Сионисты, по крайней мере, это понимают. У них воюет весь народ. Убить штатского сиониста — значит убить солдата.

— Послушайте, но у нас на корабле нет штатских сионистов, Бог с вами. Здесь только люди вроде несчастного старого Толбота, который потерял паспорт и превратился в американца.

— Тем более им следует все объяснить.

— Понятно, — сказал Франклин и не смог сдержать ухмылку. — Так вы хотите собрать пассажиров и объяснить им, что они на самом деле сионистские солдаты и поэтому вы намерены убить их.

— Нет, мистер Хьюз, вы не поняли. Я ничего объяснять не собираюсь. Они не станут меня слушать. Нет, мистер Хьюз, все это объясните им вы.

— Я? — Франклин не испугался. Наоборот, он почувствовал решимость Ни за что. Делайте свое грязное дело сами.

— Но, мистер Хьюз, вы же профессиональный лектор. Я слушал вас, хоть и недолго. У вас так хорошо получается. Вы могли бы описать все с исторической точки зрения. Мой помощник даст вам любую необходимую информацию.

— Не нужна мне никакая информация. Делайте свое грязное дело сами.

— Мистер Хьюз, честное слово, я не могу вести переговоры с двумя сторонами одновременно. Сейчас девять тридцать. У вас есть полчаса на размышление. В десять вы скажете, что прочтете лекцию. Затем у вас будет два часа, три часа, если понадобится, на беседу с моим помощником Франклин качал головой, но араб бесстрастно продолжал: — Затем вы должны будете к трем часам подготовить лекцию. Думаю, ее продолжительность составит минут сорок пять. Я, разумеется, буду слушать вас с величайшим интересом и вниманием. А в три сорок пять, если меня удовлетворит то, как вы объясните ситуацию, мы в благодарность признаем ирландское гражданство вашей недавно обретенной жены. Это все, что я хотел вам сказать; в десять часов вы передадите мне свой ответ.

Вернувшись в каюту к шведам и японцам, Франклин вспомнил цикл телепередач о психологии, который его как-то попросили провести. Цикл отменили после первой же пробной пленки, о чем никто особенно не жалел. Среди прочего в нем рассказывалось об эксперименте по определению грани, за которой собственные интересы побеждают альтруизм. В такой формулировке это звучало почти солидно; однако сам опыт показался Франклину отвратительным. Исследователи брали недавно родившую самку обезьяны и помещали ее в специальную клетку. Мать продолжала кормить и ласкать своего детеныша примерно таким же образом, как это делали в пору материнства жены экспериментаторов. Затем они включали ток, и металлический пол клетки постепенно нагревался. Сначала обезьяна беспокойно подпрыгивала, потом долго, пронзительно кричала, потом пыталась стоять по очереди на каждой ноге, ни на секунду не выпуская детеныша из рук. Пол становился все горячее, мучения обезьяны — все заметнее. Наконец жар оказывался нестерпимым, и перед ней, по словам экспериментаторов, вставал выбор между альтруизмом и собственными интересами. Она должна была либо терпеть сильнейшую боль и, возможно, пойти на смерть ради сохранения своего потомства, либо положить детеныша на пол и влезть на него, чтобы избавить себя от дальнейшей пытки. Во всех случаях, раньше или позже, собственные интересы торжествовали над альтруизмом.