Белый олень - Тэрбер Джеймс. Страница 4

Часовщик покачал длинным тонким пальцем:

— Пусть погуляет милая в саду, где радугою светятся фонтаны, а я рискну и, может, догадаюсь, что приключилось с памятью её.

Стрелки сотни часов показали полдень, но пробили они и восемь, и шесть, и девять, и четыре, и вообще сколько угодно раз, только не двенадцать.

— Девицы околдовывают часы, — сказал Токо, — а те бьют то больше, то меньше, чем надо, насмехаясь над временем.

Писец отвёл Принцессу к двери и показал ей сад, где фонтаны блистали радугой, и смотрел, как она движется между ними, милая, но от всего отрешённая, не слыша ни боя часов, ни слов людей.

— Быть может, она упала и ударилась о камень? — высказал Писец свою догадку, — и так потеряла память.

Старик покачал головой.

— А, может быть, отведала она настоя или зелья —предположил Писец, — и так потеряла память?

Старик опять покачал головой и сказал:

— Ты ведь просил пуститься в рискованные домыслы меня, а рискуешь сам.

Писец извинился и молча выслушал слова старика.

— Вспомнилась мне история, что сказывал мой батюшка лет сто назад, — продолжил Токо, — удивительная история о дружбе настоящего оленя с лесным колдуном. Кажется, в то давнее время лесной колдун упал и разбился, а, может быть, испил настоя или зелья в апреле, когда потоки быстры и могучи, и бесчувственно погрузился в сон. Проходил там олень, который вытащил беспамятного колдуна из потока и тем спас ему жизнь. В награду за доброе дело колдун подарил оленю власть обращаться в высокую и смуглую принцессу, если охотники станут наседать на него и нигде не останется спасения, как у того оленя, которого загнали у Кентавровой Горы.

Глаза Писца стали большими и круглыми, а рот раскрылся от изумления, и в тот же миг сто часов, на которых стрелки показывали одиннадцать минут первого, пробили тринадцать раз. Когда бой затих, Писец сказал:

— Так ты утверждаешь, что наша Принцесса во всём, кроме внешности, олень, а не принцесса королевской крови?

— Однажды в давнее время, — продолжал старик, — на того оленя сильно наседал один местный парняга. Он здорово держался в седле и загнал оленя к крутому утёсу, на который тот не мог взбежать. Но как только охотник поднял лук, задыхавшийся олень с дикими глазами вдруг предстал перед ним дивной Принцессой, высокой и смуглой. Парень побледнел, покраснел, посинел и, побросав лук и стрелы, ускакал, огорошенный, во всю мочь своей несчастной кобылки.

А олень в обличье девы пошёл в пещеру к своему колдуну, с которым он подружился, и с дрожью в голосе спросил, можно ли ему оставаться девой до конца дней. Колдун, помня старое добро, дал ему власть оставаться девой обличьем, покуда трижды не изменит ей любовь. Если же не повезёт ей в любви три раза, то чтанет она оленем уже навсегда.

— Первым полюбил её поэт, вторым — менестрель, а третьим — рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству — олень?

Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.

— Так что же потом, — спросил Писец, — когда любовь изменила ей в третий раз?

— Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, — сказал Токо, — ей вернулось её истинное сердце.

Часы ни с того, ни с сего пробили семь.

— Сказал ли ты мне правду? — спросил Писец.

— Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, — ответил Токо.

— Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? — воскликнул Писец. — Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.

Старик покашлял:

— Возможность, достоверность и надежда — кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.

Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.

Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.

В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:

— Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате — ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.

Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.

Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.

Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.

— Если вы не станете есть лучше, — сказал Король Принцессе, — я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, — он поспешно поправился, — Лекаря.

Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.

— Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, — проворчал Король. — Запах пороха портит вкус вина — я тебе уже говорил.

— Я забыл, — сказал Маг.

— Заходи в комнату как все люди.

— Да, сир, — сказал Маг и стал жонглировать семью золотыми и серебряными полумесяцами.

А Король всё ворчал про себя: «Мало ему было раньше появляться с молнией и громом, так теперь ещё надымил на весь замок! Само представление дешевле появления. Простой лесной колдун узнаёт больше за день, чем этот дурень за десять лет, а ведь учился в самой дорогой школе для чародеев. Не в коня, видать, корм! Нет, нельзя никого выучить ни в седле сидеть, чтоб любо глядеть, ни чары наводить. Такое или само приходит или, как говорится, не дано».

Ворча и дёргая ус, Король выпил чашу красного вина, встал из-за стола и поднялся по каменной винтовой лестнице. Он всё ещё говорил сам с собой, и голос его разносился гулким эхом по залам и покоям замка: «Я отучу эту милую деву от безымянности, чтоб мне съесть сырую лошадь!»

Тут до него донеслись звуки из Королевского Лекараря, который то стонал, то утешал сам себя:

— Ах, никогда уж мне не встать с постели!.. Нет, маленький, сейчас мы, детка, сядем, опустим ножки, встанем и пойдём. Дня не пройдёт, и эти щёчки снова, как розы, расцветут… О никогда… Да, да, мы встанем, выйдем из кроватки… О нет… О да… О нет… О да… О нет…

Лекарь вдруг смолк, а когда Король вошёл в комнату, мерил себе температуру: он достал термометр из подмышки и тут же стряхнул его, даже не взглянув.

— Как врач я должен мерить себе температуру каждые три часа, — сказал он. — Но как больной я не должен знать, какая у меня температура.