Попугай Флобера - Барнс Джулиан Патрик. Страница 27

Железнодорожная ветка Париж — Руан, построенная англичанами, была открыта 9 мая 1843 года, примерно за три года до того, как Гюстав встретился с Луизой. Путешествие в Мант для каждого из них сократилось с одного дня езды до какой-то пары часов. Представьте себе, каково им было бы без железной дороги. Поездка на дилижансе или пароходе, возможно, измотала бы их так, что при встрече они были бы усталыми и раздраженными. Усталость убивает желание. Но теперь, учитывая все трудности, можно было бы ожидать большего: больше времени вместе — еще один день — и больше эмоциональных обязательств. Это только моя теория, разумеется. Но если телефон в наш век сделал супружеские измены и проще и труднее (тайные встречи стали легче, но упростилось и слежение за ними), то железная дорога в последнее столетие предоставила такие же возможности. (Попытался ли кто-нибудь сопоставить скорость развития железных дорог с ростом супружеских измен? Я представляю себе деревенского священника, клеймящего в

своей проповеди это дьявольское творение — железную дорогу, и те насмешки, которые он терпит за это. Что ж, если это так, то люди правы.) Для Гюстава железная дорога была весьма кстати: он мог ездить в Мант и обратно без всяких затруднений, а жалобы Луизы были разумной платой за это удовольствие. Для нее железная дорога была тоже удобной. Теперь Гюстав не был так далеко, как казалось в его письмах, в любом из них он мог выразить желание встретиться, напомнив, что их разделяют всего лишь два часа. Железная дорога оказалась полезной всем нам, которым теперь представляется возможность читать письма о продленном таким образом, вот-вот готовом потухнуть эротическом влечении.

5. а) Первое свидание в Манте было в сентябре 1846 года. Главным препятствием стала мать Флобера. Она еще не была официально извещена о существовании Луизы. Мадам Коле была вынуждена посылать свои любовные послания Гюставу через Максима Дю Кана, который, вкладывая их в новые конверты, переадресовывал другу. Как мадам Флобер реагировала на неожиданные ночные отлучки сына? Как он объяснял их ей? Конечно, он лгал: «маленькая интрижка, о которой знает моя мама», хвастался он, как шестилетний мальчишка, отправляясь в Мант.

Но мадам Флобер не верила в «маленькую интрижку». В эту ночь она спала меньше, чем Гюстав и Луиза. Что-то тревожило ее, возможно, недавний шквал писем от Максима Дю Кана. Утром она отправилась на вокзал Руана, и когда ее сын вышел из вагона и его лицо все еще светилось гордостью и удовлетворением, она уже ждала его на перроне. «Она не промолвила ни слова упрека, но на ее лице был самый горький упрек, какой можно только себе представить».

Она с сыном поговорила лишь о грусти расставания. А как же его запоздалое возвращение?

б) Луиза, разумеется, могла бы устроить сцену и на платформе. Ее привычки набрасываться на Гюстава, ужинающего с друзьями, хорошо всем были известны. Она всегда искала соперницу, но таковой не было, если не считать Эмму Бовари. Однажды Дю Кан рассказывал: «Когда Флобер покидал Париж, возвращаясь в Руан, она вошла в зал ожидания и устроила такую трагедийную сцену, что вокзальная администрация не могла не вмешаться. Флобер был в отчаянии, просил у нее прощения, но она была беспощадной».

6. Всем известно, что Флобер, будучи в Лондоне, ездил в метро. Я цитирую из наброска в его дневнике 1867 года:

Он не счел нужным сравнивать английские и французские железные дороги. А жаль. Наш друг, преподобный отец Дж. М. Масгрейв, выйдя из вагона на Булонском вокзале десятью годами ранее, был весьма впечатлен французской системой. «Процедура взвешивания

багажа, маркировка его и оплата были просты до изумления. Точность и пунктуальность присущи работе каждого департамента. Вежливость, удобство (удобство во Франции!) делали любое общение приятным, без каких-либо нервотрепок и волнений, чем славится наш Паддингтон, не говоря уже о том, что вагон второго класса почти равен по удобствам нашему первому. Позор Англии за все это!»

7. «Железные дороги. Если бы Наполеон имел их в своем распоряжении, он был бы непобедим. Остается восторгаться изобретением их и говорить: «Я, милостивый государь, собственной персоной был сегодня в городе X… исполнил все свои дела и т.д. и в десять часов вернулся».

«Лексикон прописных истин»

8. Я сел в поезд из Руана (правый берег). Сиденья были из голубого пластика, везде надписи на четырех языках, предупреждающие не высовываться из окон. На английском языке, я заметил, этот совет потребовал больше слов, чем на французском, немецком и итальянском. Я сидел под черно-белой фотографией в металлической рамке, на которой были рыбацкие шхуны в Иль-де-Ор-леане. Моими соседями оказалась пожилая пара, читающая в «Пари-Норманди» сообщение о типе, который из ревности убил семью из семи человек. На окне была приклеена липучка на французском, которую я сразу не заметил: «Не выбрасывайте тепловую энергию в окно». Как не по-английски: логично и затейливо. Я был наблюдателен. Билет стоил тридцать пять франков. Ехать час с чем-то, вдвое меньше, чем во времена Флобера. Первая остановка Уассель, потом Ле Водрей, Новый город, Гайон (Обевуа) со своими складами «Гран Марнье». Масгрейв утверждал, что пейзаж за окном вдоль Сены напоминал ему Норфольк. «Самый английский пейзаж из всех в Европе». Кондуктор постучал компостером по ручке двери, металл по металлу, предупредительный сигнал — остановка Верной; здесь я выхожу, и отсюда широкая Сена доставит меня в Мант.

Площадь Республики, шесть. Квадратный блок жилых домов, почти достроенных и уже обретших вид уверенного в своей невиновности узурпатора. Отель «Гран Серф»? Да, был такой, подтвердили мне в табачной лавке. Стоял здесь старый дом год или около этого тому назад. Я вернулся и снова посмотрел на то место, где стоял отель. От него остались разве что только два высоких столба от ворот, стоявшие друг от друга на расстоянии тридцати футов. В полной потерянности я уставился на них. В поезде я не мог представить себе, как Флобер (рычащий, как нетерпеливый от желания кобель?) проделывал этот же путь, что проделал теперь я. В конце моего паломничества столбы от ворот не помогут мне представить, какими страстными были свидания Флобера с Луизой. А были ли они такими? Мы неприлично бесцеремонны с прошлым, рассчитывая, что именно так мы получим от него нечто, способное повергнуть нас в настоящую дрожь. Почему мы думаем, что прошлое примет наши правила игры?

Недовольный и рассерженный, я осмотрел храм (справочник Мишлена отмечает его), купил газету, выпил кофе, прочел о «мяснике», убившем из ревности, и решил первым поездом уехать. Улица, ведущая к вокзалу, называлась Авеню Франклина Рузвельта, хотя никак не соответствовала этому имени. Не дойдя ярдов пяти — десяти до ее конца, на левой стороне через улицу я заметил кафе-ресторан. Он назывался «Попугай». Перед ним на тротуаре деревянный резной попугай ядовито-зеленого цвета держал в клюве меню предлагаемого на сегодня ленча. Фасад, обшитый полированным деревом, тщетно пытался казаться древнее, чем он был на самом деле. Был ли он здесь во времена Флобера, я не знал. Но я знал другое: иногда прошлое может показаться нам в виде жареного поросенка, медведя в берлоге, а иногда ярко мелькнувшего попугая с насмешливым взглядом, сверкнувшим на тебя из чащи леса.

9. Железные дороги не играли существенной роли в романах Флобера. Это говорит о точности, а не о предрассудках. Большинство своих работ он написал до того, как английские землекопы и инженеры высадились в Нормандии. Роман «Бувар и Пекюше» уже как бы вторгался в век железных дорог, но удивительно то, что ни один из самоуверенных переписчиков не опубликовал своего мнения об этом новом виде транспорта.