Отраженная угроза - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 38

Сенин, я, кажется, соскучилась. А ты? Смотри там, не переженись по-новому, я такого не переживу.

Целую, Сенин, пока!»

Она приблизилась к объективу и оставила на нем пятно губной помады. В последний момент Сенин успел заметить на ее лице новые морщинки. Он вздохнул и вернулся в реальность, где его поджидал Макреев с компанией, проклятая богом планета Евгения и масса неприятных вещей.

Сенин скопировал письмо в блокнот и отправился в гостиницу.

В коридоре он на всякий случай толкнул дверь Валенски. Он был уверен, что тот снова торчит в лаборатории, однако дверь открылась.

Биолог сидел за столом, перед ним был его таинственный деревянный ящик с откинутой крышкой, а также масса разных предметов – большая лупа, набор кистей и что-то еще.

Валенски дернулся было, желая укрыть свое богатство, но было поздно.

– Секретничаешь? – усмехнулся Сенин. – Давай-давай, одним секретом больше – мне уже не повредит.

Биолог кисло улыбнулся.

– Ладно уж, показывай, – сказал Сенин, – что там у тебя?

– Камни, – ответил биолог.

– Камни? – удивился Сенин. – Надеюсь, драгоценные?

– Ну, почти. Вообще-то, это камни шанко.

Сенин слышал про искусство шанко. Он знал только, что это особый метод рисования на камнях. В ящике биолога было несколько десятков ячеек, где лежали круглые камни, покрытые очень тонким рисунком.

– Увлекаешься рисованием... – пробормотал он, разглядывая коллекцию.

– Это не просто рисование, – покачал головой Валенски. – Каждый камень – часть какого-нибудь мира.

– Какого мира?

– Вы ничего об этом не знаете? Каждый камень взят с поверхности какой-то планеты. А рисунок – характерный пейзаж этой планеты. Или какая-то ее особенность, можно в аллегорической форме. И еще важно, чтобы краски были изготовлены из минералов той же планеты. Представляете – в одном ящике вся Галактика.

Сенин присвистнул.

– И ты облетел столько планет?

– Нет, моих камней тут всего шесть. Остальное от отца. Эта коллекция очень дорого стоит. И чем больше в ней камней, тем она дороже. Я надеюсь также передать ее сыну. Если и он ее продолжит, то мои внуки могут стать очень состоятельными людьми.

– М-да? А что мешает набрать булыжников в ближайшей клумбе и изрисовать их, чем придется?

– Нет, – рассмеялся Валенски. – У каждого камня сертификат, заверенный местными властями. Все честно, все проверяется.

– Ты и на Евгении взял сертификат у властей?

– Конечно.

Сенин хотел посмотреть, что рисует биолог, но тот моментально прикрыл камень рукой.

– Не надо сейчас смотреть. Я покажу, когда закончу.

Сенин сел в кресло, перевел дух.

– Бросай свои кисточки. Давай нажремся. – Он помахал припасенной бутылкой.

– Есть повод? – испуганно улыбнулся Валенски.

– Повод ему нужен... – пробормотал Сенин и подтянул к себе прибор с тонкими стаканами. – Пей. – Он протянул оторопевшему биологу почти полный стакан.

Тот осторожно взял его двумя пальцами и некоторое время не решался даже пригубить.

– Ганимед, – сказал он, – раз уж мы решили с вами выпить, то я хочу кое-что сказать.

– Не можем, значит, без формальностей, – усмехнулся Сенин.

– Я хочу выпить за вас. Вы сильный и целеустремленный человек, который умеет достигать своих целей. Мне этого не хватает. Я мечтал быть таким, еще когда собирался учиться в школе астронавтов. Но, конечно, каждому свое... Очень хорошо, что мы работаем вместе. У нас с вами все получится.

Он сделал довольно большой глоток и поставил стакан. Ему хотелось поморщиться, но он сдержался.

Сенин опустошил свой стакан за один прием, шумно вдохнул и потряс головой.

– Кончай мне «выкать», – сказал он. – Слава богу, мы не в офисе.

– Хорошо, – просветлел Валенски.

– А теперь скажи: тебя уже успели обработать?

– Э-э...

– С тобой говорили эти деятели из корпорации?

– Ну, конечно, – удивленно ответил биолог. – Еще вчера.

– Вчера?!

«Вот суки, – подумал Сенин. – Издалека меня проверяли. По-тихому подбирались».

Он даже не стал спрашивать, о чем был разговор – и так все ясно.

– Они просили соблюдать полную секретность, – тихо проговорил Валенски.

– Ага, и меня... тоже «просили». – Сенин горько усмехнулся.

– Как вы думаете, – его голос стал совсем тихим, – это законно?

Сенин приложил палец к губам и выразительно посмотрел по сторонам.

– Законно, – ответил он. – Не волнуйся, делай свое дело. И не «выкай» мне, я же просил.

– Да, извините... извини.

Сенин смотрел на ящик с камнями. Интересная штука, это шанко. Вот так посмотришь – целая жизнь в этом ящике. И не одна. Сразу видно, что человек повидал, и вообще, чего он стоит. Наверно нужно обладать особым характером, чтобы с каждой планеты увезти такой сувенир. Обычно живешь и по сторонам не смотришь, думаешь, что все еще успеешь. Тут по-другому. Тут надо уметь остановиться и присмотреться. Прислушаться, оценить настоящее. Окинуть взглядом будущее, понять, что там еще многое произойдет, и немало камней прибавится в этом ящике, но сегодняшний день не повторится. Поэтому именно сегодня нужно поднять камень и придумать для него рисунок.

Сенин вздохнул.

– А я вот еще не знаю, что оставлю сыну, – сказал он.

– А что оставили родители тебе?

– Ничего. – Сенин грустно рассмеялся. – Вообще ничего. Я их не знаю. Они были записаны в одну из больших переселенческих программ и улетели, как только я родился. Меня воспитывало государство. Тогда многие так делали. Грудного ребенка ведь в космос не возьмешь. А Федерация поощряла переселение, и даже специальные дома ребенка открывала. Для таких, как я.

– И ты про них ничего не знаешь?

– Думаю, их могилы где-то там. – Сенин ткнул пальцем в потолок.

– Так уж сразу могилы?

– Надеюсь, что они умерли. Мне проще думать так, чем считать свою жизнь следствием дырки в гондоне.

– Злишься на них?

– Злюсь? – Сенин расхохотался. – Валенски, у меня еще нет своих детей. Но я кое-что понимаю. Я видел, как мать закрыла своей спиной ребенка за секунду до взрыва топливного бака. Я знаю семью, которая потеряла пятилетнего мальчика во время аварии «Соляриса», помнишь? Так вот, они до сих пор его ищут, все эти годы ищут, на всякий случай. Потому что знают – крошечному человечку в этом мире не на кого надеяться, кроме тех, кто его породил на свет. И мне тоже надеяться было не на кого. Когда я в своем интернате стоял у окна и смотрел на улицу, я знал, что никто не поведет меня погулять по городу, никто не расскажет, как жить, не обнимет, если мне плохо.

– А воспитатели?

– Дурак ты, Валенски... Бери стакан и пей.

Они выпили, помолчали. Валенски понимал, что разговор зашел в неприятную сферу, и нервно ерзал. Он думал, как сменить тему.

– О воспитателях плохого говорить не стану, – произнес Сенин. – Детства у меня, конечно, не было, но... Знаешь, они не позволили нам стать человеческими отбросами. Почти никто из наших не спился, не залетел в тюрьму. А знаешь, что там было самым тяжелым?

– Что? – осторожно произнес Валенски.

– Там у человека нет ничего своего. Ни в карманах, ни в мыслях. Там, как голый – весь на виду. Абсолютно весь. Ну, и ладно. Зато в полиции потом служить легко было. Там тоже ничего своего.

Валенски выжидал, что еще скажет Сенин. После выпивки ему хотелось есть, он заказал бы обед в номер, но боялся вторгнуться этой приземленной темой в воспоминания товарища.

– А, плевать, – сказал наконец Сенин. – Ни о чем не жалею, все к лучшему. Возьму сейчас отступную у корпорации и отправлюсь в усадьбу. Там дела найдутся, одного ремонта, небось, на год.

– А усадьбу можно передать детям? – спросил Валенски.

– Нет, – рассмеялся Сенин. – Усадьба – государственное жилье. Социальная гарантия, что-то вроде койко-места в доме престарелых. Пожил – освободи. Мне рассказывали, что один из наших приехал на пожалованную усадьбу с новыми документами, весь в мечтах – а там похороны. Прежний жилец только-только умер, еще кровать не остыла.