Отраженная угроза - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 51

«Который раз он спас мне жизнь?» – подумал Сенин.

Через час машина остановилась в лесу. Здесь был их старый лагерь. Хотя прошло совсем немного дней, здесь все выглядело диким и покинутым.

Они долго молча сидели в остывающей машине. Она еще хранила последние остатки тепла того небольшого, но уютного мира, который их только что отторгнул.

– Знаешь, – нарушил молчание Валенски, – а у меня сегодня день рождения.

– Поздравляю, – сказал Сенин. – Но придется обойтись без гостей.

Утром, выйдя из палатки, Сенин почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он медленно повернул голову и увидел двух больших животных, похожих на лосей, только очень лохматых.

Они стояли в окружении заиндевелых веток и разглядывали человека – диковинное существо, пришедшее в их лес. Они почти не боялись, но было видно, что они мгновенно сорвутся с места и умчатся при малейшей опасности.

– Не бойтесь, – тихо сказал Сенин. – Мы тут ненадолго. Поживем у вас немного, ладно?

Животные постояли еще чуть-чуть, потом тихо ушли. Они уходили спокойно и даже величаво, как полноправные хозяева.

Валенски проснулся только к обеду. Он долго лежал в палатке, не желая двигаться, принимать пищу. Он смотрел перед собой и молчал.

Сначала Сенин пробовал чем-то занять себя. Собрал огромную кучу сухих веток для костра, порубил и разгреб наросшие вокруг колючие заросли, проложил в снегу тропинки. Наведался к «Скифу», окончательно погребенному под растительностью, освободил люк и посмотрел, что там можно снять и использовать для лесной жизни.

Потом посчитал припасы. Еды у них оставалось дней на восемь. И пистолет с двумя полными обоймами. Патроны мощные, завалить лохматого красавца – раз плюнуть.

– Что будем делать? – спросил Валенски вечером, когда Сенин почти силком сунул ему банку консервов.

– Ждать спасателей, – пожал плечами Сенин. – Больше нечего.

– Думаешь, они бросятся нас обнимать и поздравлять?

– Не думаю. Но больше нам, действительно, нечего делать.

Второй день был так же пуст и безрадостен. Да и какие могут быть радости у двух проклятых толпой беглецов? Сенин, как маятник, болтался по лагерю, поддавая ногами комья снега. В кармане у него лежала рация, иногда он включал ее и слушал эфир.

Но там не было ничего нового, и он делал это все реже и реже. Тем более, батареи были не бесконечными.

Валенски спал до обеда, наверстывая все, что не доспал в поселении. Потом возился со своими камнями.

– Все рисуешь? – спросил его Сенин.

– Хочу, пока есть время, закончить последний камень.

– Последний... – хмыкнул Сенин.

Биолог почти не выходил из палатки, и вообще двигался крайне мало. Иногда он замирал, забывался, и Сенин видел на его лице следы какой-то непереносимой муки, словно ядовитая кислота разъедала ему внутренности.

Впрочем, это была не кислота, а скорее всего совесть. Ему было с чего мучиться.

Потом он перестал открывать ящик с камнями. Просто лежал на боку, скорчившись, как зародыш, и молчал. Он не спал, он просто неподвижно лежал с открытыми глазами. Сенин поражался, как можно столько терзать себя. Не проще ли сразу голову в петлю?

Там в поселении, пока у него было жизненно важное дело, биолог ночей не спал. А стоило лишиться дела – тут же свалился.

Однажды вечером они оба были в палатке. Они не разговаривали, а просто смотрели на свет лампы, думая о своем. Сенин заметил, что у биолога на шее в несколько слоев намотана какая-то тряпка наподобие шарфа.

– Ты чего так замотался? – спросил он. – Горло, что ли, болит?

– Нет, просто холодно, – безразлично ответил Валенски.

– Разве? – удивился Сенин.

В их палатке было тепло и хорошо, особенно сейчас, когда снаружи царствовала угрюмая ледяная ночь.

Ночью Сенин проснулся, ему захотелось пить. Он включил лампу в полнакала и вдруг увидел, что тряпка-шарф у Валенски размоталась. В слабом свете была видна тонкая шея биолога с выпирающим кадыком.

А на шее – зловещие розовые пятна.

– Какого черта? – пробормотал ошалевший Сенин.

Валенски тут же открыл глаза, словно и не спал вовсе. Торопливо поправил свой шарфик, но, конечно, было уже поздно.

– Валенски, как это понимать? – Сенин не верил своим глазам. – Ты что, тоже подхватил эту заразу?!

– Тоже, – кивнул биолог. Его голос, как и лицо, был совершенно безразличным. – Но ты не бойся. Тебе она по-прежнему ничем не грозит.

– И что это значит? Объясни!

– А как ты думаешь?

– Ты испытал на себе вакцину? Или что? Я ничего не понимаю!

– Подумай.

Сенин замолчал. Он молчал так долго, что биолог понял – ему все ясно. Только тогда он начал говорить.

– Я подражатель. Извини, что раньше не сказал. Я не мог.

– Ничего не понимаю... Когда ты это узнал?

– Еще там, на Тау Сфинкса. Я и свою кровь тоже прогнал через сепаратор, сразу же. Просто так, для чистоты эксперимента. А оказалось – вот. Два-два-девять-восемь, помнишь?

– К черту эксперименты, Валенски! Ты не можешь быть двойником, ты же сам мне говорил, что измененный, что грибница ничего не может тебе сделать.

– Она все-таки смогла. Она меня сделала. Научилась. Анализы не врут, поверь, Ганимед. Да еще и этот лишай... Все сходится.

– Нет, подожди – Сенин отчаянно затряс головой. – Ты говорил, что подражатель никогда не пойдет против грибницы. А сам что сделал?

– Она не смогла меня поработить. – Валенски слабо улыбнулся, кажется, впервые за эти дни. – Я все-таки измененный. Она не сделала меня своим семенем. И даже этот лишай: другой человек на моем месте давно бы уже разговаривал с богом. Я ведь давно заразился, скорее всего, еще на Тау Сфинкса, когда создавал биоцид. Но я не такой, как все они.

– Ну, всё, – обреченно проговорил Сенин. – Только этого нам не хватало.

– Не надо ничего говорить. Ложись спать.

– Ты думаешь, я смогу сегодня уснуть?

– А ты усни. И я посплю.

– Нет, ты подожди. Эта ваша вакцина – это реально.

– Реально.

– Когда она будет готова? Я проберусь в поселение и принесу тебе хоть целую бочку. Только скажи.

– Не надо так волноваться. Я надеюсь, что продержусь еще дней пять. А там и спасатели появятся. И не надо будет никуда пробираться. Не думай, – он попытался рассмеяться, – что я собираюсь здесь умереть.

Но Валенски не продержался пять дней. Он не продержался и трех. На следующий день он выронил банку с едой – пальцы перестали его слушаться. Еще через день Сенин проснулся рядом с покойником.

Валенски чувствовал приближение смерти. Накануне он неожиданно сказал: «Камни теперь твои. С полным правом».

– Что? – Сенин сначала не понял даже, про какие камни тот говорит.

– Если что случится – обязательно меня сожги, – продолжал Валенски. Ему было тяжело говорить, Сенин с трудом разбирал слова. – Носи с собой биоцидовые баллончики. Если увязнешь в колючках – не дергайся, просто обрызгай их и подожди.

– Какие колючки, какие баллончики? – рассердился Сенин. – Хватит чушь пороть.

Но это была не чушь. Ночью Валенски тихо умер.

Сенин оттащил его на полсотни шагов от лагеря, нашел просторную поляну, выдолбил в земле продолговатую яму и положил тело туда. Затем навалил сверху большую груду сучьев, облил их топливом из джипа, бросил горящую ветку.

Все это он делал как-то механически, ничего не чувствуя. Все происходило как будто с кем-то другим. И до самого вечера он бродил между деревьями, все еще не осознавая, что произошло.

На следующее утро Сенин проснулся и спросил: «Завтракать будешь?»

И только тогда он понял, что ему никто не ответит, что теперь он здесь совершенно один. Лишь в этот момент его сердце сжалось, как и полагается, а в горле вырос огромный сухой комок.

Он побежал на ту поляну, где темнело большое горелое пятно, ему казалось, что он что-то недоговорил, что-то не сделал для этого человека, и хотелось сделать хоть что-нибудь – может быть, насыпать холмик и поставить деревянный крест или камень.