Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 21
– Не знаю... – Дрын озадаченно поскреб темя, собирая в кучу длинные рыжие волосы. – Не похоже, что он любит брехать.
– Да ладно! – воскликнул вдруг Поршень. – Гимназия – она и есть Гимназия. Любую подляну могут кинуть.
– В принципе да, – задумчиво проговорил Дрын. – Но странно все... Надо бы разобрать вопрос.
– Чего? Он наши баблы прижал? – выкрикнул Бивень и вскочил, словно был готов мчаться и дубасить маленькими кулачками любого лютого врага.
– Ладно, осядь, – махнул ему Дрын. – Разбирать надо... Потом.
«Потом, – подумал он. – Но странно. Очень странно».
– До чего ж подлая скотина! – негодовал Хрящ, прижимая к бревну тощую старую кошку, пойманную неподалеку в кустах.
Он и его одноклассник Моисеев по кличке Мося были заняты делом довольно своеобразным. Мося пытался удержать кошку в неподвижном состоянии, а Хрящ прыскал на нее оранжевой краской из баллончика, выводя неприличное словцо. Кошка вырывалась, своим несносным поведением она давала знать, что затея не очень хороша.
Хрящ страшно гордился, когда придумал эту штуку: написать на кошке матом, чтобы она бегала по городу и все читали плод самовыражения восьмиклассника. Но все оказалось не так просто. Кошка рвалась на свободу, Мосе пришлось обмотать руки майкой, чтобы уберечься от когтей. Да и баллончик прыскал как-то так себе, выдавая вместо букв одни кляксы и потеки.
– Да держи лучше! – взрывался Хрящ. – Чего ты ее ворочаешь! Это ж домашнее существо, а не бегемот. Держи руками!
– Руками?! – визгливо отвечал Мося. – Если руками – укусит! Сам держи, а я буду рисовать.
– Ага, ты нарисуешь... – злорадно прошипел Хрящ. – Так нарисуешь, что мы тут все будем в краске.
– Ты и так все краской залил. Вон, кошка уже масть поменяла на оранжевую.
Гена Цокотов радостно похрюкивал, наблюдая за кипением страстей. Кирилл же сидел чуть поодаль, ни на что не обращая внимания. У него были свои заботы.
– Пиши на боку! – надрывался Мося. – Хватит ей в рот краску пшикать!
– Поучи еще! – заносчиво ответил Хрящ. – Тебе бы в рот кой-чего напшикать. Да не елозь, держи...
Полумертвая от боли и ужаса кошка, пожалуй, уже мечтала только об одном – скорее сдохнуть.
– От-тана попала! – раздался торжествующий возглас. Хрящу удалось-таки нарисовать первую букву, да так, что ее даже можно было распознать. Мося со своей майкой ослабил захват, почувствовав момент для отдыха.
– Тяжело что-то дышит, – сказал Хрящ, успокаивая животное фальшивыми ласками. – И глазья навыкате. Может, больная...
– Это ты больной! – с негодованием вскричал Мося. – Сначала писать научись и буквы запомни, а то возишь, как курица лапой, целый час. Тебя бы так эмалью покрыть. Я говорил, что надо через трафарет.
– Ты, Мося, до хрена чего говорил, – спокойно возразил Хрящ. – Ты, между прочим, предлагал ее побрить, чтобы буквы лучше были видны.
Держа изнуренное существо за шкирку, Хрящ прошелся туда-сюда – ему надо было где-то оставить кошку и вытереть об траву краску с рук.
– Тебе не дам, – сказал он Мосе. – Ты ее угробишь.
Он подошел к Кириллу, который сразу отодвинулся с недовольным лицом.
– Подержи, а? – попросил Хрящ. – За шкибот возьми, она тебя не тронет. А краска уже высохла. Почти.
Кирилл после секундного раздумья все же взял кошку. Та, увидев в нем защитника, забилась на колени и мелко дрожала.
– Уроды вы, – сказал он. И вдруг, подняв глаза, увидел Машку Дерезуеву.
Она стояла на тропинке и глядела прямо на него. Остальные тоже заметили ее и замерли. Гена даже встал. И Кирил тоже поднялся, продолжая держать испачканное животное.
Все стояли и с осторожным любопытством смотрели на Машку, которую не видели со дня гибели ее родителей. Подсознательно от нее ждали чего-то особенного. Ждали, может быть, что она будет зареванная, бледная, ссутуленная, чуть ли не седая.
Но Машка была обыкновенная. Не радостная, конечно, не цветущая – обыкновенная. Разве что волосы подвязаны, а не распущены, как прежде.
Кирилл смотрел и силился понять, как и зачем она могла оказаться здесь, на Гимназии. Никогда еще ее нога не ступала в этих местах, где неторопливо вился табачный дымок и протекали такие разговорчики, от которых родители гимназистов впали бы в прострацию.
– Кирилл, – негромко сказала Машка. – Мне надо с тобой поговорить. Без посторонних.
Кирилл вдруг сообразил, что стоит как идиот с разукрашенной кошкой. Хорошо еще, Хрящ не довел творческий замысел до конца и не дописал словцо. Кирилл отдал кошку Хрящу, а сам приблизился к Машке.
Пока они выбирались из лабиринта акации, он перебирал версии, как могла оказаться здесь Машка.
Пришла благодарить за деньги, которые ей, видимо, передали мазутники? Но не бежать же из-за этого на Гимназию, куда приличные девушки стараются не заходить. Или, наоборот, хочет сказать, что не нужно ей никаких денег, и вернуть все обратно. Было бы неплохо...
– Кирилл, – спросила Машка, остановившись и пристально посмотрев ему в глаза, – твоя мама все еще работает в архиве?
– Да, – ответил удивленный Кирилл.
– Мне нужно там кое-что посмотреть. По делу. Как ты думаешь, она мне не откажет?
– Нет, не откажет. Какой разговор...
– А ты не проводишь меня к ней?
– Да пойдем! – обрадовался Кирилл и едва удержался от вопроса – отдали ли ей деньги? Впрочем, это он решил отложить на потом. На более подходящее время, когда можно будет эдак небрежно обронить: «Да, кстати, тебе передали?..»
Архив и городской отдел статистики находились на тихой улочке за рынком и автовокзалом. В школьные времена, бывало, Кирилл прибегал туда, чтобы порыться в мусорном ящике и накопать там использованных перфокарт. Плотные картонные листки очень нравились ему, хотя были совершенно бесполезны в ребячьем быту. Разве что иногда их использовали в качестве детских денег.
Идя рядом с Машкой, Кирилл чувствовал себя довольно неловко. Он никак не мог сообразить: о чем говорить с девчонкой, которая только что пережила такое несчастье. Легкомысленные разговорчики казались недопустимыми, а тем для тяжеловесных бесед Кирилл толком и не знал.
Он поискал повод заговорить об окружающем мире, но мало преуспел. Его окружали мужики, что кучковались возле баданянских палаток, Плюгаев со своим мухобойным арсеналом, старушки, несущие стеклотару на сдачу, лоточницы с семечками, крупой и консервами. Не говорить же с Машкой о консервах?
С другой стороны, Машка и не требовала развлекать себя разговорами. Просто шла и думала о чем-то своем, не глядя по сторонам.
И вдруг среди стройной картины мира Кириллу бросился в глаза чужеродный элемент, какой-то крошечный сигнал опасности, который сразу насторожил. В следующую секунду он понял: этим сигналом были рыжие патлы Дрына, мелькнувшие на другой стороне улицы.
Дрын был не один – с ним вышагивали Поршень, Бивень, еще несколько промзаводских колдырей. Они тоже заметили Кирилла, переглянулись, быстро обменялись какими-то репликами и пошли прямо на него, решительно и быстро, как танковая бригада.
Перейдя улицу, промзаводские остановились толпой, перегородив тротуар и не обращая внимания на недовольных прохожих. Машка и Кирилл вынуждены были притормозить.
Дрын уперся в Кирилла острым прищуренным взглядом, словно хотел просверлить насквозь и увидеть внутри все тайные помыслы. Потом перевел глаза на удивленную Машку.
– Очень хорошо. Заодно и вопрос разберем. Что, отдал он тебе деньги?
– Деньги? Какие? – Машка захлопала длинными изогнутыми ресницами.
– Ну ясно... – зловеще ухмыльнулся Дрын. Свора за его спиной пришла в тихое движение, словно вода в кастрюльке заколыхалась.
– Тебе не отдали деньги? – теперь уже спрашивал ошарашенный Кирилл.
– О чем вы говорите? – Машка окончательно растерялась.
Кирилл в упор посмотрел на Поршня.
– Да ты... ты ведь сам... – попробовал выговорить он, начиная задыхаться от возмущения.