Тварь непобедимая - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 72

Через минуту снова скрипит дверь, черт бы ее побрал. Напротив – лицо, озабоченное. Капитан из оперативного отдела.

– Виктор Иванович, такое вот дело... По поводу больницы...

«Больница... Да, была больница».

– Как вы и велели, выборочное наблюдение. Некий Григорий Михайлович Пшеницын. Думали, валенок валенком. Три дня за ним ходили: дом – работа, дом – работа. Хотели уже снимать ребят и вдруг отфиксировали контакт. Некий Валентин Толстопятов, частный предприниматель, пробили по номерам машины. Если коротко – проходимец тот еще. Тут пара ребят освободилась, мы их на этого Толстопятова бросили...

Майор с усилием пытался вникнуть в смысл фраз, но смысл ускользал.

– Так что? Оставить на нем наружку? На коммерсанте, а?

«Оставить – не оставить... Знать бы самому».

– Оставляй, – выговорил наконец майор. – Оставляй... пока.

– Что с вами, Виктор Иванович?

– Устал очень... Устал.

Он наконец не выдержал. Сказал, что болен, и отправился домой. Дома была жена. На колене – едва заметный рубец.

– Как нога?

– Чего это ты вспомнил? Полгода уже прошло.

Не сумев ничего объяснить, Соляков завалился спать. То же тяжкое состояние переживал сейчас и его агент Юра Божеродов, бывший охранник клиники.

Неглубокое купирование памяти, которое провели обоим в «Золотом роднике», – процедура почти безопасная. Но голова и все тело после нее болят ужасно. Просто чертовски болят.

И вновь Донской удивил и встревожил Григория своим потерянным видом. Часы показывали только десятый час утра, а Андрей был уже пьян. Когда Гриша зашел в его кабинет, показалось, что он пил тут всю ночь, не ложась спать.

Пустых бутылок, правда, не было. Бутылки успели убрать. Но и без них потухший взгляд Донского, вялая посеревшая кожа были достаточно красноречивы.

Он был не просто пьян. Он словно бы потерял часть рассудка за эту ночь. Исчезли его вечная энергия, бодрость, улыбки и шутки. Он был подавлен и несчастен.

– Заходи, Гриша, – очень тихо сказал Донской. Глаза у него лихорадочно бегали, пальцы сжимались и разжимались, как у неврастеника.

– Что с тобой происходит, Андрей? – спросил Гриша, застыв у двери и с испугом посмотрев на товарища.

– Ничего особенного, – проговорил Донской, глядя мимо собеседника. – Ровным счетом ничего. Просто жизнь берет свое.

– Ты хотя бы спал сегодня?

– Когда спать, Гриша? Все дела, дела... Ты чего хотел-то?

– Да я, собственно... – Григорию захотелось уйти. Состояние Донского мало подходило для делового разговора. – Просто сегодня утром я прихожу на работу и узнаю, что профессор Соломонов у нас больше не работает. За ним оставалось восемь тяжелых пациентов, их сегодня даже не обошли.

– Ну, обойди их сам, – вздохнул Донской, продолжая бросать по сторонам странные взгляды. – Или не справишься?

– Справлюсь. Думаю, теперь уже справлюсь. Но не мешало бы предупреждать о таких вещах. Я бы пришел сего-дня пораньше.

– Предупреждать? Если б знали заранее, предупредили бы. – Он говорил тихо, монотонно. Разговор не интересовал его, скорее досаждал. – Профессор срочно понадобился в другом месте, его пришлось ночью вытаскивать прямо из кровати. А ты сам-то где пропадал? По-моему, тебя сегодня принцесса уже искала.

– Света? – удивился Григорий.

– Спроси в канцелярии. Она сегодня раз шесть уже звонила. Взял бы ты себе мобильник, чего девчонка мучается?

– Я ей перезвоню.

– Перезвони. И – давай, иди к пациентам. Ты не обижайся, Гриша, просто такая у нас неразбериха началась... Даже не смогли вот тебя предупредить.

Гриша отправился к себе. В клинике действительно творилась неразбериха – пока еще небольшая, но с каждым днем все более заметная. Все уже знали, что в ближайшее время Шамановский со своей техникой съезжает на какой-то другой адрес. Клиника «Золотой родник», по сути, прекращала существование. На ее месте оставался обычный коммерческий медцентр с неизменными стоматологами, анонимными кожниками, косметологами, кварцевыми лампами и велотренажерами.

Вместе с главным снималась с места и добрая половина персонала. Намечались вакансии, Гриша уже подумывал, кого из знакомых можно попробовать на новой работе.

Впрочем, пока никаких официальных решений объявлено не было. Формально режим работы не менялся, только пациентов становилось все меньше и меньше. Одних выписывали, других перевозили вслед Шамановскому.

Гриша закрыл за собой дверь кабинета, взял из шкафа свежий комплект одежды. Но затем отбросил его, подвинул телефон и набрал номер парикмахерской. Как ни странно, Светланы на работе не оказалось. Там как-то скомканно ответили, что ее нет, и посоветовали перезвонить домой.

Гриша так и сделал. И, едва лишь услышав в трубке ее порывистый вздох, понял – что-то произошло.

– Гриша, – Светлана не плакала и не кричала, наоборот, ее голос казался неестественно ровным и замедленным, – Пашка пропал.

Ганс считал, что продумал все точно и аккуратно. Аккуратность эта заключалась в том, что ни на одном из этапов операции не засветится его имя и физиономия. У него были особые причины хранить свою анонимность.

Сударь дал ему два дня, чтобы обеспечить доставку жуткого на вид, но совершенно безобидного и даже трусоватого уродца. Ганс мало задумывался, что он такое, считая, что башковитые доктора вывели у себя в подвалах мутанта для научных целей. Это объяснение его на сто процентов устраивало, поскольку о достижениях современной науки он узнавал только из иллюстрированных журналов, которые иногда оставлял в машине Кича.

Два дня – достаточный срок, если все пойдет по-задуманному. А задумано было круто.

Утром, когда Светка докрашивала в прихожей ресницы, а ее пацан пасся во дворе, ожидая отвода в садик, к нему подкатил «Москвич» с заляпанными номерами. Добренькие дяди с золотыми перстнями поманили мальчика шоколадкой, а он, простодушный, взял да и подошел. Через секунду только синий выхлоп остался на этом месте. Ни-кто не заметил, как мальчишку кинули в машину.

Через пять минут в соседнем квартале Пашку с завязанными глазами перекинул в свою «Хонду» Ганс, чтобы отвезти в одному ему известное место.

Это было очень важно – сохранить место пребывания мальчика в тайне ото всех участников мероприятия. Если ребят захватят при переговорах или в любой другой момент, они не смогут сказать, где парень. Ни слова не скажут, сколько бы менты ни выкручивали им суставы и ни били зубами об колено. И Ганс по-прежнему останется недосягаем, по-прежнему будет ставить условия перед мамашей, а значит – перед ее хахалем докторишкой. Ну а уж с докторишкой будет особый разговор.

Ганс знал – в первые часы после пропажи будет сплошная суета и несуразность. Будут крики, слезы, сопли, ежеминутные звонки в милицию и всякие глупые отчаянные поступки. Поэтому не стоит сразу вступать в переговоры. Пусть пройдет полдня, день, наступит вечер. Страх должен настояться, как хороший коньяк.

Светка начнет помаленьку сходить с ума, подпрыгивать от каждого шороха. И тогда она начнет хвататься за любой шанс вернуть своего паскударика, она будет остерегаться делать глупости. Вот в этот момент можно будет с ней говорить.

Не с ней, конечно, а с Айболитом. Мол, расшибись ты, парень, в доску, а к обеду подгони своего мутанта. Или точно такого же. Услышав такое, доктор и сам не захочет впутывать милицию. Можно, конечно, пойти по ровной дорожке и сразу потребовать деньги, но Ганс хотел не только денег. Он хотел будущего, а это будущее дал бы ему могущественный человек в лице Сударя. Нужно только показать себя перед ним в хорошем деловом качестве.

Главное, до последнего момента не светиться – ни перед Пашкой, ни перед Светкой. Пусть думают, что пацан в руках у неизвестно кого, меньше будут выкобениваться...

Ганс остановил «Хонду» возле старого фургона, сброшенного когда-то с грузовика и уже вросшего в землю. Вокруг стояли молодые березки, из травы торчали ржавые железяки – обломки давно усопших механизмов. Дальше громоздились бесконечные мусорные кучи городской свалки.