Желтая линия - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 46
Союзник подошел с большим булыжником в руках. Он с любопытством смотрел на нас и ухмылялся.
– Положи на землю! – скомандовал я. Он охотно послушался, бросив камень под ноги. – А теперь закрой глаза!
Он зажмурился, и я с размаху врезал палкой по волосатой смеющейся роже. Ульдр схватился за нее, заорал, но потом снова заухмылялся, схватил свой камень и потрусил прочь.
– Главное – вежливость и такт, – пояснил я Щербатину.
Он растерянно моргал, глядя то на меня, то на электродубинку.
– Я не верю своим глазам, – сокрушенно сказал он. – За что ты его?
– За нетленные ценности и за великие принципы. А ты как думал? Все работают, а он стоит тут, рожи корчит.
– Ну ты даешь... Беня, я тебя не узнаю.
– Постой здесь подольше, и ты тоже себя не узнаешь.
– Что с тобой творится? Вьетнамский синдром?
– Никакого синдрома. Нормальная рабочая обстановка. Ну а как у тебя успехи? Скоро станешь главнокомандующим?
– Не все сразу. – Щербатин загадочно улыбнулся.
Он повернулся к обширной панораме строительства и, кажется, залюбовался. Под нами стелился ровный склон холма, по которому катались строительные машины, тянулись трубы, суетились, как муравьи, сотни людей. На глазах кусочек дикой природы превращался в благоустроенный человеческий мир.
– Ты чувствуешь волнующую атмосферу колониальных войн, Беня? – восторженно проговорил Щербатин. – Есть в этом какая-то тайная прелесть. Замысловатый узор, сотканный из противоречий. Жестокость кровожадных аборигенов против холодного разума колонизаторов, дикарские обряды против достижений науки, соломенные хижины на пути у шагающих танков. И во всем – дух какой-то новизны, свежий ветер, музыка иной жизни...
– Тебе, Щербатин, только накачки перед новобранцами проводить... – пробормотал я. – Где нахватался этой лирики?
– Хорошая жратва и теплая постель иногда настраивают на лирический лад, Беня. Я думал, ты это знаешь. Бывает, после доброго ужина в кругу друзей начинаю задумываться – а не построить ли приют для ивенкских детей, чьих пап и мам размазали по земле наши штурмовики...
– Лучше построй приют для меня. В этих пластмассовых домах скапливается какой-то дрянной запах, кроме того, там любят селиться пауки и многоножки.
– Это плохо, – огорчился Щербатин. – Нам ведь тоже придется пожить в пластиковых домах.
– А чего вы вообще сюда приперлись?
– База теперь будет здесь.
– Это я слышал, но зачем?
– База тонет. Тонет в собственном дерьме.
– А если серьезно?
– Ты давно там не был? Там все залито водой. В нашей казарме уже по колено, оттуда всех выселили. База тонет в болоте.
– Но там же дренаж, каналы, насосы...
– Да-да, но все бесполезно. Такое чувство, что земля опускается. Был бы ты поэт, написал бы, что она не может нас больше терпеть.
– Так она и здесь может не утерпеть...
– Нет, здесь потерпит. Как-никак, сухое место на холме, крепкая почва, старые деревья. Никакой мелиорации не надо. Обустроимся – будет вообще хорошо.
– М-да, будет хорошо... – проговорил я, вспомнив пророчества дяди Коли.
– Этих обезьян отсюда, конечно, уберут. Пленных ивенков тоже перевезут куда подальше...
И тут мы оба замолкли, переглянувшись с недоумением. Что-то происходило. Ульдры один за одним бросали работу и замирали, прислушиваясь. Никто не ухмылялся, не дубасил приятелей, не кидался булыжниками. Они просто стояли и слушали. Никогда еще я не видел их такими смирными.
– Что это? – тихо проговорил Щербатин. – Ты слышишь?..
– Слышу, – так же тихо ответил я.
В воздухе возникла какая-то дрожь. Вернее, не дрожь, а глухие ритмичные удары, пока еще едва уловимые. Словно глубоко под землей стучали огромной свинцовой колотушкой. Но земля была спокойна, звук шел не из нее.
– Щербатин, что это? – Мне уже стало не по себе.
– Не знаю. – Он, похоже, испугался не меньше меня.
С ульдров понемногу сходило оцепенение. Они начали скулить, подпрыгивать, беспокойно перебегать с места на место. Некоторые падали на землю и зажимали уши кулаками. Они не находили себе места, словно кошки, учуявшие близость землетрясения.
По склону бегом поднимались несколько наших бойцов, тревожно перекликаясь на ходу.
– Что там такое? – крикнул я.
Мне не ответили. За спиной засвистели двигатели – от ворот поднялись в воздух один за другим четыре реаплана. Ульдры уже впадали в истерику, они визжали, бестолково бегали кругами, сталкиваясь и падая. Некоторые бросились к забору и полезли на него, но тут же спрыгнули и бросились обратно. Зарождалось коллективное сумасшествие.
– Команда «Крысолов» – общий сбор! – донесся истошный крик Отон-Лида.
Два десятка человек в зелено-голубых шлемах быстро собрались вокруг командира, надеясь хоть что-то понять.
– Двое в казармы за оружием! Остальные к периметру. За мной, бегом!
– Что творится? – загомонили бойцы.
– Ивенки! – заорал Отон-Лид. – Всем к периметру, бегом, бегом!
Мы дружно сорвались с места. Щербатин тоже бежал за нами, ему страшно было оставаться одному. Мы мчались на противоположный край поселка, туда, где располагались закрытые сектора для пленных.
И тут я понял – странный звук, который навел столько переполоха, был хором сотен голосов. Пленные ивенки стояли стеной, прижавшись к забору локального сектора, и пели. Они пели!
Я никак не мог понять, чем опасно их пение и почему мы все куда-то бежим. Ветер свистел в ушах и мешал слушать, а между тем звуки ивенкской песни захватывали меня, цепляли за сердце, волновали, тревожили. Я невольно сбавил шаг. Я должен был услышать их голоса – это было именно то, что мне хотелось сохранить, унести с собой. Я в тот момент готов был просто встать и слушать, и пусть мир проваливается сквозь землю!
Не помню, как в руках у меня оказался магнитофон. Я остановился и крутил маленький ребристый вал, желая, чтоб меня подольше не беспокоили, чтоб дали записать побольше. Песня, казалось, шла отовсюду – из-за забора локалки, из-под земли, с неба, из леса.
Меня толкнули, и магнитофон упал под ноги. Кто-то крикнул прямо в ухо:
– Чего встал! Уходим, уходим!
Я огляделся: все бежали уже в обратную сторону. Со стороны периметра доносился треск, там что-то ломалось и рушилось – скорее всего основной забор.
– «Крысолов», получить оружие! Быстрее, быстрее, они сейчас будут здесь! Шевелитесь!
Мне в руки сунули огнемет и оттолкнули. Мы уже никуда не бежали. Бойцы получали оружие и тут же находили себе укрытие – за рулонами сетки-забора, за машинами, за пустыми контейнерами. Я понял, что стою на открытом месте, и бросился искать себе прибежище. Наконец мне удалось забиться между двумя тракторами, стоящими почти вплотную.
Над периметром завывали реапланы, там по-прежнему что-то трещало, грохало и падало. Неожиданно над деревьями показался очень странный аппарат. Он походил на летучую мышь, склеенную из тряпок и деревяшек. Удивительно, как эта штука могла летать. Где-то в ней сидел двигатель, я слышал, как он трещит. Следом показался еще один самолет, другой, третий.
Сбоку вынырнул реаплан, волоча за собой полупрозрачный огненный хвост. Он развернулся по крутой дуге и вновь скрылся из вида, при этом две «летучие мыши» вспыхнули и закувыркались вниз, разваливаясь на куски. Однако еще несколько ивенкских самолетов прорвались и начали сбрасывать на наши головы какие-то пылающие комки. Они разбивались о землю, превращаясь в фонтаны огня, все вокруг заволокло дымом. Я успел заметить, что пенопластовые домики потихоньку занимаются огнем, чернеют и сморщиваются.
– Никому не уходить! – кричал Отон-Лид. – Встретим их здесь.
В ту же секунду рухнула большая секция проволочного забора. Я почувствовал, как задрожала вдруг земля, услышал, как впереди одновременно закричали несколько десятков человек. Слов было не разобрать, но в голосах был один только ужас.
А через секунду я и сам готов был заорать от ужаса.