Люди и ящеры - Барон Алексей Владимирович. Страница 19

— Да вот хотя бы учителева дочка... Девка видная, хозяйственная...

Иржи рассмеялся.

— Ага. И щедрая. Платок вот у тебя новый.

— Это ж к Пасхе подарок.

— А с каких пор Анхен божьи праздники соблюдает?

— Да как ее улан этот бросил.

Иржи еще раз рассмеялся, а старушка расстроилась.

— Ой! Что-то не то сказала... И ничего у них не было!

— Откуда знаешь?

— Знаю, и все тут.

— Ладно, не горюй. Как надумаю жениться, позову тебя в свахи.

Каталина вдруг испугалась.

— А вот этого не надо.

— Почему?

— Доля у меня такая. Одни несчастья приношу, — грустно сказала Каталина. — А тебя я люблю, непутевый.

— Вот, любишь и ничего страшного не случилось, — сказал Иржи. — Видишь? Я все живой да живой. И нога не ломалась.

Каталина пристально посмотрела на него красными запавшими глазками и вздохнула.

— Тебе в жизни много будет везти, Иржик. Но и напастей не оберешься. Не раз по лезвию идти придется. И смелость потребуется, и глаз верный, и рука твердая. Но главнее всего добро. Не скупись на добро, Иржик. Добро, оно отзовется. Кто бы чего про это ни говорил, отзовется. А меня вспомни при случае, хорошо? Иржи после этих слов так и окатило. Вроде как из ушата на пороге бани.

— Да ты чего, Каталина? Помирать собралась? Эй, что стряслось?

— Ничего пока не случилось, голубчик. Только бродит беда около нас, верь мне. Большая беда. Вокруг деревни так и бродит.

Иржи оглянулся. Вокруг Бистрица зеленели поля и леса, пели птицы. Добросовестно светил Эпс, погода уже третий день как установилась; лишь изредка пробегали короткие теплые дожди.

— Да пустые страхи. Брось ты это! Каталина улыбнулась, но глаза ее заблестели.

— Хорошо, Иржик. Я брошу, брошу. Только вспомни меня, если чего. Никого у меня больше нет, понимаешь?

— Да вспомню, вспомню, — с томлением сказал Иржи. Ему хотелось, чтобы разговор этот надрывный побыстрее

закончился. Так не хочется думать о смерти, когда еще и девятнадцати не исполнилось.

— Только ты живи уж подольше Каталина, а?

— Разве от нас это зависит, Иржик, — вздохнула она. — Ладно, иди. Видно, пора уж. И мне пора, да и тебе... Что на роду написано, то и исполнится.

— Не грусти, — сказал Иржи. — Я тебе вечером по хозяйству чего-нибудь починю. Ворота вот подправлю.

— Ворота? Ах, ворота... Хорошо бы, — ответила Каталина. Думала она о чем-то другом.

Стадо уже миновало церковь, следовало поторапливаться. Но у дома учителя Иржи поджидала засада.

— Почему за книжками не заходишь? — спросила Анхен.

— А весна же на дворе.

Анхен подняла выщипанные бровки.

— Верно подмечено. Только при чем тут весна? Иржи придал своему лицу туповатое выражение

— Так ведь коров пасти надо. На то и весна.

— А-а, вот для чего тебе весна требуется.

— Ну да. Коровы откормиться должны.

— А чего ж ты тогда третьего дня проспал?

— Прямо уж и проспал. Чуть-чуть опоздал.

— Проспал, проспал. Ночами-то что делаешь?

— Да так. Край родной изучаю.

— О! А с кем?

— С путеводителем, — буркнул Иржи.

— Меня лучше возьми. Интереснее получится. У меня знаешь какой путеводитель?

Иржи покраснел. Анхен довольно расхохоталась.

— Стой! Ты куда?

— Туда.

— Нет, не туда. Держи, путешественник. Она протянула ему синий томик.

— А что это?

— «Нравы муромские». Мемуары барона фон Обенауса, посла их высочества.

Иржи не смог больше удерживать туповатое выражение.

— Ого! Откуда?

— Из Юмма, вестимо. Отец привез.

— Спасибо.

— Спасибом не отделаешься. Вот тебе щечка.

— Нельзя.

— Отчего же? Я тебя не съем.

— Мама не разрешает.

— Ах ты мой послушненький!

С неожиданной силой Анхен притянула его к себе и шумно, на всю улицу, чмокнула в губы. Черт в юбке, подумал Иржи. Язык-то зачем просовывать? Хорошо еще, что забор между нами...

— Вечером увидимся, — пообещала Анхен.

Иржи тут же придумал маршрут в обход учительского дома. Отвернувшись, он свистнул, щелкнул кнутом и независимо зашагал своей дорогой. И тут зашумело в голове. Путеводитель. Что, если в самом деле попробовать? От этого не умирают, кажется. А о том, что будет потом, знает кот с хвостом... Только вот любопытство приводит ко всяким передрягам, особенно по ночам. Да-с, бывает такое. С теми, кто маму не слушается.

Коровы нехотя вступили в холодную воду. Перебежав Быстрянку по камешкам, Иржи остановился на берегу. Он не мог понять, почему опять гонит стадо по ложбине Говоруна, в обход Замковой горы, мимо столь памятного обвала. Конечно, на плоскогорье травостой получше, чем на других пастбищах, и за два предыдущих дня коровы на правом, равнинном берегу Быстрянки не слишком насытились. Хозяйки уж начали ворчать, что молока мало.

Но была и другая причина. Той странной ночью Иржи испытал два равных по силе чувства — жуткий страх и жгучее любопытство. И если страх понемногу улетучивался, то любопытство со временем лишь разгоралось.

Пройдя вдоль оврага до места обвала, Иржи остановился. Лаз, через который они с Иоганном проникли в подземелье, снизу не виднелся. Поколебавшись, Иржи все-таки не выдержал, полез по уже зеленевшей свежей травкой осыпи.

Раздвоенная береза, от которой он отсчитывал шаги, спокойно шелестела на своем месте. Но никакого отверстия в горе не было. На его месте красовался огромный, с добрую избу, валун. Такой и десятком лошадей не своротить. Не иначе, железные люди постарались. Вот кто ж они такие? Что там за тайна у небесников? И ведь знает курфюрст про них, как пить дать, знает, вдруг подумал он. А раз так, то лучше не соваться в этакие дела. Целее будешь!

Иржи вдруг показалось, что кто-то на него смотрит. Он повертелся направо-налево. Кругом было совершенно безлюдно, но ощущение пристального, изучающего взгляда не проходило. Мигом всколыхнулись полузабытые страхи. Иржи поспешно спустился к стаду. Уже снизу, обернувшись, заметил на гребне осыпи черную сгорбленную фигуру с клюкой. Четко было видно, не померещилось. Хотя и недолго.

Свят, свят... подумал он. Это кто ж там бродит, черный? Не-ет. Больше сюда — ни ногой, ни копытом. Прав Иоганн. Нечистое место!

Стадо он пригнал на выпас часам к девяти. Трава на обширной поляне стояла густая, сочная. Пошел слепой дождь и тут же прекратился. Из-за одинокого облака выглянул Эпс, повисла бледная радуга, защебетали птицы. Все это настраивало на совершенно безмятежный лад, но, кроме птиц, в весенней голубизне плавала еще и зубастая тварь. Эдакий уродец из тех, что порой залетали из-за хребта. Обитатели Бистрица считают их порождением преисподней, в которых нужно стрелять серебряными пулями, а скептик Иоганн вполне обходился свинцом. Поговаривали, что он даже ел этих кожистых да костистых. Что ж, с Иоганна вполне может статься и такое, хотя в подземелье доблестный полицай тоже струхнул не на шутку.

Улыбнувшись воспоминанию, Иржи быстро развел костерок, перекусил. Потом поправил старый шалаш, залег на топчан. Плетеную дверь оставил открытой, чтобы видеть поляну. Коровы держались кучно, к лесу пока не шли. Можно было и почитать подарок Анхен.

Муромцы, писал барон Обенаус, народ особый. Хоть и диковатый, с точки зрения бюргеров курфюршества, но обладающий рядом весьма привлекательных качеств. При взгляде со стороны поражает прежде всего практическое отсутствие среди них воровства. Проистекает это, с одной стороны, из развитого чувства собственного достоинства, а с другой — благодаря весьма строгим обычаям. Уличенному в хищении на первый раз назначают наказание плетьми, во второй — каторжные работы различного срока, на третий — отрубают левую руку. Что полагается в четвертый, никто из муромцев не знает, поскольку такого не случалось, и даже в летописях о таком не упоминается.

Среди муромцев сильны устои родового уклада жизни. Если клан соглашается с тем, что один из его членов действительно совершил кражу, участь несчастного незавидна — в дополнение ко всем наказаниям его изгоняют из рода. А надо заметить, что весь Господин Великий Муром поделен на родовые слободки, внутри которых все защищают друг друга от внешних обид. Лишившись поддержки рода, человек становится легкой жертвой любого произвола и в конечном счете покидает город.