Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен. Страница 13

«Я надеюсь, ты уничтожил письмо, отправленное тебе вчера. Мне хочется, чтобы все это было забыто и больше никогда не вспоминалось. Счастье еще, что я оставил Милли и Норину в Нью-Йорке. Пусть у них сохранятся только радостные воспоминания об этом доме. Я уволил всех слуг, выплатил им жалованье и каждому дал щедрую прибавку. Я даже не довел это до сведения мистера Маллинса (его ньюпортского адвоката). Я нанял нового сторожа и в помощь ему людей, которые будут приходить в дневное время. Может быть, через несколько лет, когда эта злополучная история немного забудется, мы вернемся и снова откроем дом».

Я сунул это письмо в конверт «Для повторного чтения».

У меня возникло предположение о том, что тут случилось.

На последнем курсе колледжа я написал и опубликовал в «Йейлском литературном журнале» незрелую пьеску под названием «Труба затрубит». Тема была заимствована из бенджонсоновского «Алхимика»: хозяин уезжает на неопределенный срок, оставив дом на попечение верных слуг; в слугах постепенно развиваются умонастроения хозяев; свобода переходит в распущенность; хозяин возвращается без предупреждения и кладет конец их разгульной жизни. Живой писатель — Бен Джонсон.

Мистер Уикофф, вернувшись, обнаружил грязь и непорядки, может быть, попал на какую-то оргию.

Но откуда пошли слухи, что в доме «нечисто» — слово, обычно связываемое с убийством? Я решил, что должен нарушить обет молчания и навести справки в другой части города. Кроме того, я не хотел, чтобы чтение кончилось так скоро: мне нужны были деньги. В конце каждой недели служанка, провожая меня до двери, вручала конверт с чеком на двенадцать долларов.

Я пришел к миссис Крэнстон вскоре после половины одиннадцатого, когда дамы, собравшиеся вокруг нее, уже расходились. Я поклонился и вполголоса сказал, что хочу обсудить с ней одно дело. Пока сцена не очистилась, я сидел в углу бара со стаканом безалкогольного пива. Затем мне подали знак приблизиться, и я придвинул свой стул. Несколько минут мы помедлили, обсуждая состояние нашего здоровья, погоду, мой план снять маленькую квартиру и все увеличивающийся спрос на мои услуги. Затем я сказал:

— Миссис Крэнстон, я ищу вашего совета и руководства в одном очень щекотливом деле.

И рассказал ей о моей работе в доме Уикоффов, не упомянув о найденном важном письме.

— Грустная история! Грустная история! — заметила она с плохо скрываемым удовольствием и позвонила в колокольчик, стоявший тут же на столе. В этот поздний час она обыкновенно угощалась из высокого бокала — насколько я понял, белым вином. Когда слуга подал его и удалился, она повторила: — Грустная история. Одна из самых старых и почтенных семей. Мисс Уикофф вам что-нибудь объяснила?

— Далеко не все, миссис Крэнстон. Она не объяснила мне, почему у дома дурная слава. Она заверила меня, что не знает, с чего это началось.

— Она не знает, мистер Норт. Вы читаете всю семейную переписку довоенных лет?

— Да, мадам.

— И пока не нашли ничего… сенсационного?

— Нет, мадам.

— Может, найдете.

К слову «сенсационное» в Ньюпорте очень чувствительны. Жизнь Шестого города является предметом широкой — я бы даже сказал «бульварной» — гласности. Плохо, если ваше поведение считают легкомысленным, даже позорным, но так же страшно бывает казаться смешным.

Помешкав немного, миссис Крэнстон взяла телефонную трубку и назвала номер начальника полиции.

— Добрый вечер, мистер Дифендорф. Это Амелия Крэнстон… добрый вечер. Как Берта?.. Как дети?.. Спасибо, у нас все хорошо. Вы же знаете, в четверг у меня тяжелый вечер… Мистер Дифендорф, тут сидит молодой человек, которого одна наша очень уважаемая дама попросила разобраться кое в каких неприятных событиях ее семейной истории. Нет, что вы! Он не по этой части. Его просто попросили читать ей вслух старую семейную переписку, которая хранилась на чердаке. Мне кажется, вам будет интересно об этом узнать. Официально к вам это дело никогда не поступало, и его надо вести под большим секретом. Не исключено, что он наткнется на сведения, за которые ухватились бы газеты. Я полностью доверяю этому молодому человеку, но, конечно, он не обладает вашим опытом и рассудительностью… Могли бы вы как-нибудь вечером встретиться с ним здесь или сказать ему, чтобы он пришел к вам на службу?.. О! Это очень любезно с вашей стороны. Да, он сейчас здесь. Его фамилия Норт… Да, тот самый. — По-видимому, «тот самый», кто имел касательство к возвращению Дианы Белл.

О близости наших отношений свидетельствует то, что миссис Крэнстон (редко позволявшая себе язвительные замечания о ком бы то ни было) взглянула на меня и сухо проронила:

— Я заметила, что шеф пользуется любым предлогом, чтобы покинуть лоно семьи.

Ждать нам пришлось недолго. Я получил разрешение заказать еще одно пиво. Шеф был высок и плотен. Он производил впечатление человека открытого и вместе с тем застенчивого. Объяснялось это, как я впоследствии понял, беспрерывными нахлобучками от богачей, которые склонны считать, что всякий менее удачливый невероятно туп. Защита его была — делать вид, будто он сомневается в правдивости каждого сказанного ему слова. Он сердечно пожал руку миссис Крэнстон и настороженно — мне. Она рассказала ему всю историю и снова повторила, что полностью мне доверяет.

— Мистер Дифендорф, я думаю, что при чтении старых писем эта история может выйти наружу и, наверно, должна выйти наружу. В конце концов, ничего такого опасного в ней нет; она не бросает тени ни на одного из членов семьи. Вы рассказали мне все, что знали, и я сдержала обещание: ни словечком не обмолвилась. Если мистер Норт найдет что-то определенное об этом в письмах, мы можем рассчитывать, что вам он скажет первому. И тогда вы сами решите, надо ли сообщить об этом мисс Уикофф.

Начальник полиции остановил на мне оценивающий взгляд:

— Что привело вас в Ньюпорт, мистер Норт?

— Шеф, последний год войны я служил в форте Адамс, и мне здесь понравилось.

— Кто был у вас командиром?

— Генерал Колб, или Де Колб.

— Вы здесь ходили в церковь?

— Да, в церковь Эммануила. Служил там доктор Уолтер Лаури.

— Мистер Огастас Белл много вам заплатил за то, что вы вернули его дочь домой?

— Я сказал ему заранее, что хочу только компенсацию за перерыв в моей обычной работе. Я дважды посылал ему счет, но он до сих пор не заплатил.

— Что вы с вашим велосипедом делали на Брентонском мысу несколько дней назад рано утром?

— Шеф, я помешан на восходах. Я наблюдал один из самых красивых в моей жизни.

Ответ привел его в некоторое замешательство. С минуту он разглядывал крышку стола. По-видимому, он отнес это к странностям, проистекающим из университетского образования.

— Что вам известно об истории с домом Уикоффов?

— Только то, что в нем, по слухам, нечисто.

Он обрисовал положение, мне уже известное:

— Почему-то возник слух, что в доме привидения… Видите ли, мистер Норт, непосредственно после войны жизнь в портовой части была гораздо более кипучей, чем сейчас. Гораздо больше яхт и прогулочных судов, пароходы линии «Фолл-Ривер», рыболовство, кое-какой торговый грузооборот. Моряки пьют. Мы подбирали их каждую ночь — без памяти, с безумными глазами, в белой горячке. В таверны на Темза-стрит служащим с Военно-морской учебной базы ходить не разрешалось — слишком много драк. Однажды ночью в восемнадцатом году нам пришлось забрать Билла Оуэнса, матроса торгового флота, двадцати одного года, родившегося и выросшего в Ньюпорте. Он напивался из вечера в вечер и начинал рассказывать всякие ужасы про дом Уикоффов. Мы не могли этого допустить. В камере он вопил и бредил; мы пытались разобраться в его бреде.

Тут шеф заставил нас подождать, пока раскуривал сигару. (В гостиных у миссис Крэнстон не курили.)

— Мистер Уикофф отсутствовал по шесть-восемь месяцев кряду. Он был коллекционер. Чего, миссис Крэнстон, — акульих зубов?

— Ракушек и китайских вещиц, шеф. Он завещал их этому большому музею в Нью-Йорке. — Информация в Ньюпорте никогда не бывает точной — свойство интеллектуального климата.