Хорош в постели - Уайнер Дженнифер. Страница 61

– Все фотографируй! – услышала я от матери.

– Ты взяла с собой мои фотографии, не так ли? – спросила Люси.

Я пообещала Люси постараться устроить ее на кинопробы, Бетси – готовить материал для будущих колонок, матери – фотографироваться со всеми звездами, которые мне встретятся, Саманте – передавать по факсу всю документацию, Энди – съесть утиную пиццу. Потом увидела на одной из подушек визитку Макси Райдер, на которой обнаружила фамилию (Гарт), телефонный номер, адрес на бульваре Вентуры и приписку: «Будь там в семь вечера. Потом выпьем и развлечемся».

– Выпьем и развлечемся, – пробормотала я, вытягиваясь на кровати. Я чувствовала запах свежесрезанных цветов, до меня долетал едва слышный шум автомобилей, проезжающих мимо отеля тридцатью двумя этажами ниже. Я закрыла глаза и проснулась в половине седьмого. Плеснула водой в лицо, сунула ноги в туфли и поспешила за дверь.

Гарт оказался тем самым Гартом, парикмахером и стилистом звезд, хотя поначалу мне показалось, что таксист высадил меня у художественной галереи. Ошибиться мог бы каждый. В салоне Гарта отсутствовали многочисленные раковины, стопки замусоленных журналов на столиках, стойка регистратора. Собственно, в комнате с высоким потолком, всю обстановку которой составляли одно кресло, одна раковина и одно старинное зеркало от пода до потолка, никого не было... за исключением Гарта.

Я села в кресло, а мужчина, который создавал прическу Бритни Спирс, делал укладку Хиллари и красил хной Дженнифер Лопес, поднимал и распускал пряди моих волос, касался их и изучал с холодной отстраненностью ученого.

– Видите ли, в период беременности красить волосы нельзя, – начала я. – Но я не собиралась беременеть, а потому как раз перед этим осветлила пряди, затем волосы шесть месяцев отрастали. Я знаю, что выглядят они ужасно...

– Кто это вам сделал? – ненавязчиво спросил Гарт.

– Вы про беременность или колорирование?

Он улыбнулся мне в зеркало и взялся за одну из прядей.

– Это сделали... не здесь? – деликатно спросил он.

– Нет. В Филадельфии. – По лицу Гарта я поняла, что это слово ему ничего не говорит. – В Пенсильвании. – По правде говоря, колорирование мне делали в парикмахерском салоне на Бейнбридж-стрит, и я полагала, что с поставленной задачей они справились очень даже неплохо, но по взгляду Гарта чувствовалось, что он со мной не согласен.

– О, дорогая! – выдохнул он. Взял расческу, маленькою бутылочку воды с распылителем. – Вам очень дороги... э...

Я видела, что он ищет самое мягкое слово, чтобы охарактеризовать то, что находилось на моей голове.

– Мне много чего дорого, но только не мои волосы, – заверила я его. – Делайте с ними что хотите.

Мной он занимался почти два часа: сначала подстриг, потом причесал, подрезал концы, вымыл волосы в огненно-красном растворе, в котором, как он поклялся, не было никакой химии, только натуральные ингредиенты, а потому раствор этот не представлял никакой угрозы для моего ребенка.

– Так вы сценаристка? – спросил Гарт, сполоснув волосы чистой водой. Он держал меня за подбородок, чуть поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.

– Пока потенциальная, – ответила я. – Фильмов по моим сценариям еще не ставили.

– Впереди вас ждет успех. Вы обладаете этой аурой.

– О, должно быть, это всего лишь запах мыла из отеля. Он наклонился ниже и начал выщипывать мне брови.

– Не перетруждайтесь, – посоветовал он мне. Пахло от него каким-то изумительным одеколоном, а кожа, даже на расстоянии нескольких дюймов от моего лица, выглядела безупречной.

Приведя брови в идеальное, по его разумению, состояние, он высушил мне волосы, а потом полчаса занимался лицом, втирал какие-то кремы, присыпал порошками.

– Я не любительница косметики, – запротестовала я. – Пользуюсь только помадой и тушью для глаз. А это уж чересчур.

– Не волнуйтесь. Палку не перегнем.

Сомнения, однако, у меня остались. Гарт уже наложил мне на веки три вида теней, одни практически фиолетовые. Но когда он снял с меня накидку и развернул лицом к зеркалу, я пожалела о том, что усомнилась в его мастерстве. Моя кожа сияла. Щеки приобрели цвет идеального, зрелого абрикоса. Губы стали более полными, цвета темно-красного вина, чуть изгибались, словно я улыбалась, не подозревая об этом. А теней на веках я вообще не заметила, видела только свои глаза, которые стали гораздо больше, гораздо красивее. Я осталась сама собой... но выглядела куда более счастливой. А волосы...

– Лучше меня никогда не стригли, – заверила я его. Медленно пробежала пальцами по волосам цвета черепашьего панциря, в которых змеились золотые, бронзовые и медные пряди. Волосы Гарт подстриг коротко, концы касались щек, природную волну оставил на месте и открыл одно ухо, отчего я выглядела как озорная девчонка. Естественно, беременная озорная девчонка, но кто бы стал жаловаться? – Наверное, лучше никого не стригли.

От двери донеслись аплодисменты. Там стояла Макси в черном облегающем платье и черных сандалиях. В ушах сверкали бриллианты. Еще один висел на шее на серебряной цепочке. Платье завязывалось на шее и оставляло открытой всю спину и даже начало расщелины между ягодицами. Я видела ее крохотные лопатки, просвечивающие сквозь кожу позвонки и симметричную россыпь веснушек на плечах.

– Кэнни. Господи! – Сначала она изучила мою прическу, потом – живот. – Ты... вау!

– А ты думала, я шучу? – спросила я и рассмеялась, видя написанный на ее лице восторг.

Она опустилась передо мной на колени.

– Можно?..

– Конечно, – ответила я.

Она положила руку мне на живот, а мгновением позже ребенок дал ей пинка.

– О-о-о! – Макси отдернула руку, словно обожглась.

– Не волнуйся. Ей не больно. Мне тоже.

– Так это девочка? – спросил Гарт.

– Официального подтверждения нет. Но я чувствую. Макси тем временем кружила вокруг меня, словно приценивалась к новой покупке.

– И что насчет этого говорит Брюс? – полюбопытствовала она.

Я покачала головой:

– Ничего, насколько мне известно. Он не дал о себе знать.

Макси остановилась, ее глаза широко раскрылись.

– Ничего? До сих пор?

– Я не шучу, – пожала плечами я.

– Скажи слово, и его убьют, – предложила Макси. – Или просто как следует отмутузят. Я могу послать, скажем, полдюжины сердитых регбистов с бейсбольными битами, чтобы они переломали ему ноги...

– Или разбили его бонг, – усмехнулась я. – Возможно, этим они доставят ему куда больше огорчений.

Макси засмеялась.

– Как ты себя чувствуешь? Хочешь есть? Спать? Выйти в свет? Если нет, только скажи, никаких проблем...

Мои губы разошлись в широкой улыбке, я тряхнула великолепными волосами.

– Конечно, я хочу выйти в свет! Я в Голливуде! Я накрашена! Пошли!

Я протянула Гарту кредитную карточку, но он отвел мою руку, предложил ни о чем не беспокоиться, все, мол, в порядке, и, если я пообещаю ему прийти через шесть недель, чтобы подрезать концы, он будет считать, что я полностью с ним расплатилась. Я благодарила и благодарила его, пока Макси не утащила меня за дверь. Ее маленький серебряный автомобиль стоял у тротуара. Я осторожно залезла в него, помня о своем смещенном центре тяжести, помня, что рядом с Макси, несмотря на мою новую потрясающую прическу и фантастический цвет лица, в своей черной одежде для беременных я напоминала пузатый дирижабль. «Дирижабль с лицом озорной девчонки», – подумала я, когда Макси, рванув с места, пересекла три полосы под гудки возмущенных водителей и еще сильнее надавила на педаль газа, проскочив перекресток на желтый свет.

– Я договорилась с коридорными, чтобы они приглядели за Нифкином, если мы задержимся, – прокричала она. Теплый вечерний ветер обдувал наши лица. – Кроме того, я арендовала ему купальную кабину.

– Bay. Нифкин у нас счастливчик.

Только два светофора спустя я сподобилась спросить, куда мы едем. Макси ответила без запинки:

– В «Звездный бар»! Это одно из моих любимых мест.