Не верь глазам своим - Галкина Наталья Всеволодовна. Страница 2

И вот теперь всему этому пришел конец. Ему и ей. Всем нам.

Как сейчас вижу: двери и окна в доме настежь. В дом входит отряд. На деревянном столе в глиняном кувшине охапка маков. Отряд выходит, выводят мэтра Мишеля. Бьют скульптурные изображения колесниц и летательных аппаратов из обожженной глины. Бьют прямо у порога. Деревянные и кованые уносят с собой. Мэтра уводят. Мишлина бежит следом. Соломенные волосы вразлет. Сейчас она молчит - ей перехватило дыхание и челюсти сцепило. Но я-то знаю ее сызмальства. Скоро речь к ней вернется, она заговорит и скажет им все, что она о них думает.

Оба они оказались в руках этих воцарившихся в мире воинствующих подонков, бряцающих оружием и орудиями пыток, готовых превратить в груду бездушного разлагающегося мяса бесплатную человеческую плоть. Оба они - как прежде многие другие... Отыди, - хотелось кричать мне, - отыди, сгинь, дай мне вглядеться, Сатана! Дай вобрать в зрачки и умом постигнуть образы сии, живые картины удивленных лиц, ликов и личин, хитросплетения характеров и объятий сгустки времени, пришедшегося по воле судьбы на долю мою!

Ибо есть Судьба, есть Рок, есть Провидение господне, есть происки врага рода человеческого - и есть произвол людской, и он хуже всего, ибо подл. Не слеп и не глух, не случаю подобен, не звено он в цепи, златой или ржавой, событий - но зряч, исполнен намерениями наитупейшими, вычислениями безумными, минутной рабской пакостью обнаглевшей твари, почуявшей власть над себе подобным и взалкавшей крови, - твари, распухшей до размеров мироздания! И вот мы уже в смрадной пасти, а впереди еще желудок луженый и омерзительные внутренности... твари - кость! требуха! зубы! - потому и других почитающей за ничто, что и сама ничтожество из ничтожеств... Обрети свой собственный размер, ничтожество, разбухшее до образа и подобия мира! Остановись! Хоть на мгновение.

Ибо мгновение прекрасно!

Но к кому было мне теперь обращаться? Кому молиться? На что было уповать мне, старому грешнику, по чьей вине падаль разгулялась вовсю, рукоприкладствуя, убивая с судом и следствием, достойными мистерий, и без оных?.. По чьей вине... или по чьему попустительству... да не все ли равно...

На моих руках, развязавших узел на мешке изобилия времен (да, да, да, да, это был не рог изобилия - обычный мешок, дерюга, аморфное нечто!)... и хлынуло... и обагрило... - и на моих руках кровь жертв безвинных: моих, Времени и падали. Сколь ни изображай они из себя стервятников, падаль они, да и только.

Нет мне прощения. И нет никому из нас возврата. Все мы погибли. До не знаю какого колена. Ведь младенцы невинны, потому именно суть порочны и лукавы, что всё помнят. Рая давно не было, но в душах людских семена дерев и трав его еще давали ростки; а теперь с этим покончено. Конец света начался вчера моей волею недоброй и будет продолжаться десятилетия и столетия, медленно шурша страницами, распуская свой воображаемый бутон, разматывая свой гигантский кокон.

Тайны Времени занимали меня, я хотел быть их властелином. Завтра скрывалось за дверью. У меня оказался в руках ключ - и я отпер дверь. В нашу жизнь хлынули неуправляемыми волнами картины Будущего. Люди в странной одежде. Летательные аппараты. Механические кареты. Как всякий ученый, был я недоучкою, и запихнуть джинна обратно в бутылку не мог. Прав был мэтр Мишель... был... какое слово! Да, теперь уже нет ни его, ни его Мишлины, ни дома, дети пошли по миру... а тогда он был прав, говоря мне: "Ты играешь с огнем; ты любопытствуешь, любопытство - порок. Ты думаешь, что с помощью своих наивных устройств и научных ухищрений познаешь Природу? Мы познаем только породу людскую в наших открытиях, откровениях, познаем пороки и пороги ее - и немного находим хорошего..."

Его спалили как еретика в том огне, с которым я играл.

Все его святые, ангелицы и язычницы напоминали Мишлину ликом и статью. Теперь ни святых, ни дев, ни Мишлины. Она кричала: "Да, да, да, да, я еретичка, я ведьма, я их вижу, и мне мизинец мужнин дороже всей вашей ханжеской болтовни о вере, вместе со всеми вами в придачу, ублюдки вы этакие!"

Мишлина любила мэтра Мишеля больше всего на свете. И еще она любила быть собой. Этого она отдавать не хотела. Жизнь отдать ей было легче.

"Да, я их вижу! - кричала она. - Да, я с ними говорю! Да, я летала на драконе! Может, прикажете называть солнце луной вам в угоду?"

"Бесноватая", - сказал один из них.

"Ты признаешься, что летала на драконе, проклятая ведьма?" - спросил другой.

"Одного мне только и жаль, - кричала она, - что я не могу наслать на вас порчу! Но я и без того знаю, что все вы подохнете в муках, ибо тварь, не имеющая души, только так и подыхает! Вы будете биться в судорогах! Валяться в параличе! Чума падет на головы ваши! Кровь вскипит в ваших жилах!

"Заткните ей глотку", - сказал третий.

3

Диву даешься, - почему жизнь напоминает слоеный пирог.

Соседние слои еще знают друг о друге и о соседях соседей своих, а что потом, что затем, что там, дальше... Чего только нет на свете! В соседнем квартале, например, стоит колоссальный компьютер, чуть ли не несколько домов занимающий; никто и не подозревает о нем; подруга подруги моей милейшей соученицы, случайно попавшая в число тестируемых на многогабаритной электронной штуковине, понятия не имеет, в каких целях штуковина используется на самом-то деле, какая-такая у бандуры профессия, потому как тесты, несомненно, - машинино хобби. В этих тестах, между прочим, мелькнули выражения "возраст личности", "биополе", "метампсихозитивность". В городе есть собачьи парикмахеры с более чем двухвековыми фамильными традициями стрижки кобелей и сучек. Имеется огромный подземный иллюзион при доме отдыха для особо выдающихся. Наличествует клуб разноцветноглазых. Функционирует множество обществ с названиями и целями, которые нам, непосвященным, и не снились. И если бы не случайность, в жизни не побывал бы я на этой экскурсии.

Соученики мои съехались в наше замечательное учебное заведение набираться ума из разных городов, по которым с удовольствием и разъехались перед первым каникулярным днем отведать семейного уюта; подружка моя улетела с родителями в теплые края подобно птичке; неприкаянный, я болтался по тирам, музеям, кафе, дискотекам, магазинам, пока не набрел на экскурсионное бюро.

Через стеклянную дверь попал я в маленький аквариум прихожей, мини-холл в цветах и камешках с надутыми разноцветными массами кресел; дверь к дежурящему в кабинете клерку была чуть приоткрыта, и я услышал разговор клерка с посетителем.

- Дело в том, - говорил представитель бюро посетителю, - что маршрут "Прото" - маршрут закрытый; он не указан в перечне; мы оформляем экскурсантов по особой таксе и по особым картам-рекомендациям; привилегии...

- Помилуйте, - отвечал посетитель, - разве не является своеобразной рекомендацией сам факт, что я в курсе существования этого вашего маршрута "Прото"?..

- Да, - сказал клерк, - само собой. Конечно, я вас оформлю. Но мы берем с клиентов обязательство не распространять слухов о...

- Я понимаю, - сказал посетитель.

Я тихонечко встал и вышел на улицу. На той стороне стояли тенты уличного кафетерия. Под голубым тентом дождался я выхода из аквариумного мини-холла счастливого обладателя билета на неведомый маршрут, допил фанту, докурил и пошел к клерку, стараясь появиться достаточно шумно и заявить о себе с порога. Во мне всегда наблюдалось то ли актерство, то ли нахальство; подружка моя милосердно называла это артистизмом и авантюризмом; с интересом наблюдая со стороны дремлющего или притаившегося во мне афериста, я потребовал путевку на маршрут "Прото". И, разумеется, ее получил.

В шесть утра мы - группа экскурсантов, довольно-таки разношерстная загрузились в многоместный старомодный мобиль типа автобуса и поехали. Рядом со мной сидел скучающий плейбой в наушниках, наслаждавшийся неведомой музыкой и грызший леденцы. Дорога притомила меня, мелькали зеленые холмы и просыпавшиеся деревушки, и я задремал. Когда я проснулся, пассажиры, переговариваясь, уже пялились в окна. Экскурсовода почему-то не было.