Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери. Страница 19

— Что толку разговаривать с Пинки, когда он немой?

— Может, он писать умеет?

— Фью-ю!

Выяснилось, однако, что у негра просто шариков в голове не хватает.

Он замечательно разбирался в сложных механизмах, и был, возможно, одним из лучших в мире часовщиков, почему его и держали на Роколле, но, похоже, никаких представлений, более сложных, чем те, что присущи ребенку, у него не имелось. Джуди оказалась права, он действительно был добрым человеком.

— Пинки, куда подевался твой язык?

Пинки красивым наклонным почерком, какой можно увидеть в старинных прописях, написал на грифельной доске: «Пропал».

Детям как-то не захотелось спрашивать, кто к этой пропаже причастен.

— А с чем это ты возишься?

Он с гордостью показал им маленькие выпуклые локаторы, но, как выяснилось, и понятия не имел, для чего они предназначены.

— А майор авиации Фринтон — он кто?

Некая боязнь мешала им задавать более существенные вопросы.

Пинки написал: «Хороший».

Джуди внезапно спросила:

— Кто украл Шутьку?

Об этом он знал, потому что похитителю приходилось обращаться на кухню за едой для собаки. Повизгивающим мелком он написал: «Доктор».

И словно вызванный заклинанием, явился Доктор.

— Ага! — сказал он, первым делом бросив взгляд на доску. — Упомяни в разговоре ангела и ты услышишь, шелест его крыл! С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром. А почему это наши детективы произносят имя целителя всуе? Нет-нет, не надо отвечать. Это лишь шутка, уверяю вас. Ни малейшего осуждения. Друзья Трясуна Мак-Турка имеют полное право обсуждать его сколько душе угодно, в сущности — это честь для него, к которой он относится более чем чувствительно — или чувственно, как правильнее сказать? Но могу ли я осведомиться, в чем состоял ваш столь лестный для меня вопрос?

Никки, ничтоже сумняшеся, ответил:

— Мы спрашивали, зачем вы украли Шутьку.

Доктор расстроился. Доктор был оскорблен в лучших чувствах. Доктор поразмыслил, чем бы ему избыть свое горе, и простер к детям руки.

— Дорогие мои, я должен вам все объяснить. Нам необходимо держаться друг за друга. Недопонимание между друзьями — это ужасно.

— Так зачем же?

— Нынче такой погожий денек, — ответил Доктор. — Не подставить ли нам тела наши Господнему солнышку, чтобы там, на приволье, закрыть этот сложный вопрос?

Денек оказался отнюдь не погожим. Из дверей ангара они ступили в плотный туман, оставлявший впечатление жемчужин, растворенных в снятом молоке. Сгустки тумана цеплялись за гранитные выступы. Туман был настолько плотен, что даже вел себя наподобие какого-то твердого тела, возвращая им эхо их голосов, и заставляя шаги их звучать, словно в гулкой комнате или пещере. Даже поступь босых детских ног отзывалась в этом тумане. Птицы, сидевшие наверху по краю, не вспорхнули, когда растворились двери. Они не могли себе этого позволить. Им приходилось сидеть, где сидится, бесхитростно покорствуя стихии. Когда исчезает надежда, исчезает и страх, а у птиц не было сегодня надежды, что им удастся взлететь.

— Чего ради мы сюда вылезли? Мы же промокнем насквозь.

— Скорее уж свалимся.

— Держи Шутьку.

— Шутька! Шутька! Иди сюда, глупая! Упадешь!

— Терпеть не могу, когда Шутька гуляет вдоль обрыва, — сказала Джуди. — Я знаю, считается, что собака не способна споткнуться и все такое, но разве можно быть в этом уверенной? Кроме того, она от рождения идиотка, правда, лапушка моя?

— Хорошаясобачея, — сказал Доктор. — Бедная собачея.

И тем обрек себя в глазах детей на вечное проклятие. Ибо никто не вправе называть собак «собачеями».

— Ну, так как же?

— Как весьма основательно заметила твоя сестренка, нам, может быть, лучше вернуться вовнутрь, пока мы не вымокли окончательно.

Войдя в ангар, Доктор в нерешительности остановился, не зная, куда повести детей. Он хотел выйти с ними наружу, потому что, как и они, боялся микрофонов. Трансляционная система относилась к числу тех тайн, в которые его не посвящали. А поговорить было нужно.

— Может быть, ко мне, в операционную?

Это помещение было оборудовано победнее, чем те, в которых располагалась техника. В нем царил беспорядок. Столик на колесах хаотически покрывали сыворотки, ампулы, пузырьки, заткнутые неподходящими пробками, дифтерийная сыворотка соседствовала с пенициллином, а рядом валялись сломанные иглы для подкожных инъекций и та штука, которой, заглядывая в горло, прижимают язык, — ее покрывала ржавчина. Близнецы присели бок о бок на черную кожаную кушетку. Джуди с неодобрением заметила, что в эмалированном ведерке так и валяются заскорузлые куски окровавленной корпии вперемешку с окурками.

— Так как же?

Доктор тяжело вздохнул.

— Важно было увести вас подальше от негра, детки. Я был обязан извлечь вас оттуда.

Они обдумали сказанное, ничуть не веря в него.

— Он не в своем уме, — пояснил Доктор.

Джуди подумала: «Пожалуй, он простоват немного. Но разве сумасшедшие так себя ведут?»

Доктор понял, о чем она думает.

— Нет-нет, он непростачок, все гораздо хуже. Он производит такое впечатление, потому что душа у него добрая. И все-таки он живет в иллюзорном мире, — как настоящий безумец. Советую вам быть поосторожнее, когда остаетесь с ним один на один, и самое главное, не доверяйте тому, что он говорит. Правильнее сказать, что пишет. У нас, докторов, это называется галлюцинаторным безумием. Прислушайтесь к словам человека, получившего медицинское образование, детки, — это необходимо, поверьте, — иначе вы можете попасть в чрезвычайно опасное положение. Несчастный малый! Потомуто мы и держим его на острове, для него остров — что-то вроде лечебницы. Большую часть времени Пинки кроток, как агнец, такой услужливый, — сама доброта, — хотя в голове у него полная каша. Потом вдруг, бах! Маниакальная депрессия. Так что не верьте ни одному его слову.

— Он сказал, что это вы забрали Шутьку.

— Ну вот, видите. Потому мне и пришлось вас увести. Скажи ему слово поперек, оспорь хотя бы единое из его представлений, — и беды не миновать. Даже это утверждение опасно было бы отрицать в присутствии Пинки.