Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери. Страница 47

Майор авиации вглядывался сквозь кокпит, кивая головой, как клюющая курица. Пилоты, погруженные в свой мир, мир тишины, который сам заключен в чашу звука, округлую, словно аквариум с золотыми рыбками, кажутся, когда на них смотришь снаружи, загадочными и отрешенными. Чем они там занимаются? О чем размышляют? У человека, летящего с ними рядом, возникает такое чувство, будто он подслушивает у дверей, между тем как головы их все поворачиваются то туда, то сюда, а руки время от времени совершают некие действия, — какие угодно, от заполнения кроссворда до ковыряния в носу.

Мистера Фринтона немного тревожила опасность промазать мимо цели. Если бы радиопередатчик Роколла не приходилось держать отключенным, отыскать остров было, что называется, «делом нехитрым». А так ему приходилось выполнять еще и работу штурмана, несколько более сложную применительно к вертолету из-за неизбежного для вертолета сноса. Потолок высоты его машины составлял около десяти тысяч футов, это означало, что в ясный день он способен был видеть на расстояние в сотню миль, — теоретически. Однако летняя дымка значительно уменьшала дальность обзора, к тому же и летел он на высоте в семь тысяч футов, позволявшей сократить расход топлива. Предполагается, что на высоте в 5000 футов дальность обзора составляет 93, 1 мили — при условии, что атмосфера прозрачна, чего никогда не бывает, да и что, собственно, мог он увидеть? Булавку? В хорошую погоду, думал он, можно, если повезет, увидеть остров с расстояния в двадцать-тридцать миль. Он сидел посреди шума и тряски, напоминавших ему о стародавних летательных аппаратах с открытым кокпитом, невольно помаргивая из-за проблескового эффекта, создаваемого лопастями винта, и производил в уме привычные вычисления — узлы, ветра, расход топлива, показания компаса. В то же самое время, мозг его занимали проблемы Роколла, он думал о том, как ему остановить Хозяина и вывезти оттуда детей, а глаза, — бывшие, хоть он того и не знал, глазами художника и поэта, — автоматически перебегали с приборов к морю, с моря к небу и с неба к приборам.

За плексигласовой оболочкой наступал, стирая горизонт, опаловый вечер. Сизая дымка и плывшие на одном с вертолетом уровне окрашенные в цвета фламинго кучевые облака без всякой разграничительной линии переходили в океан. Мысли мистера Фринтона обратились к уровням существования. Его летучая рыба, трудясь, плыла в прохладных высотах, а далеко внизу под ним проплывала рыба морская, и траулер, похожий на жабу, старательно ковылял по поверхности моря, вытянув лягушачьи лапки кильватерных струй. Все они пребывали в одном и том же аквариуме.

Он вдруг заметил, что расположение бурунов не отвечает правильному — елочкой — рисунку волн. Строго определенные ряды или дуги пенных гребней, какие видишь на пляже, в море отсутствовали. Вместо этого морские анемоны распускались, не соблюдая порядка, кое-как разбросанные по далекой от него опрятной ряби. Словно перхоть, подумал он. Да, они походили на перхоть на ровной, серой шкуре океана, раскинувшейся в семи тысячах футов под целеустремленным фюзеляжем. Или на редкие, неуверенные снежинки в теплом меху.

Между тем, Роколл не превосходил размерами торчащую из Ла-Манша глыбу Ортака и его еще предстояло найти.

Прилечу уже в сумерки, думал он. Приятно было бы сейчас подлетать к Лондонскому аэропорту. Тогда я пересек бы кружевной подол побережья под гудение крыльев, непреклонно режущих сумрак, и увидел бы поля для гольфа с их ловушками, точь в точь похожими на оттиск ногтя большого пальца, и старые шрамы от военных бомбардировок, — лунные кратеры омертвелой ткани на широкой, смутной, уютной, узорчатой, обжитой плоти Англии. Да, и машины, жуками ползущие по словно бы нанесенным на карту дорогам, переключали бы боковые огни, и в темноте пролетая над Лондоном, я увидел бы, как кружат, словно светящиеся колесные спицы, мириады улиц. Мигали бы уличные фонари, мигал бы весь этот нескончаемый улей, потому, думал он, что пока вертолет пролетал бы мимо, каждая из ближних каминных труб заслоняла бы каждое из дальних светящихся окон, заставляя их гаснуть и вспыхивать снова так, будто они и в самом деле мигают.

Как же избавиться от детей за столь малое время?

Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, — вплоть до уничтожения острова. Когда ученому маньяку достаются в безраздельное пользование такие вещи, как атомная энергия, конец света становится всего лишь вопросом времени. Будь она, скажем, у Гитлера, разве не обратил бы он всю планету в погребальный костер, вместо того, чтобы просто обливаться бензином рядышком с собственным бункером? Видимо, сознанию каждого тирана любезен принцип «После меня хоть потоп». К тому же многие ученые — люди психически неуравновешенные. То, что Трясун именовал «научным подходом» зачастую сводится к холодному, безумному и бесстрастному любопытству. Они вводят себе новоизобретенные сыворотки, яды и прочие панацеи не из самозабвенного служения благу человечества, но потому, что их томит любознательность, а то и мазохизм. От мысли «Что будет, если я введу себе ксилокаин?» до мысли «Что будет, если я сброшу супербомбу?» всего один шаг и шаг маленький.

Если твое столкновение с Хозяином закончится провалом, он может повернуть вибраторы внутрь, — да собственно говоря, и вовне, — и включить их на полную мощность. Все это чертовски рискованно.

Хоп! — с удовлетворением подумал он. Вон он, по левому борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.

«Красен закат, пастух будет рад».

Левой рукой мистер Фринтон ослабил рычаг, задающий число оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку, увеличивая скорость снижающейся машины с семидесяти пяти узлов до восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал, — оба, остров и вертолет, устремившись навстречу друг другу, изменяли свои размеры и расположение, но не быстроту и не характер движения.

Он сделал круг, отметил направление стрелы анемометра, определил подветренную сторону и развернулся против ветра. Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув вовнутрь, чтобы уменьшить мощность двигателя, расположенный на рычаге переключатель, а правая вновь легла на циклическую рукоятку. Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами управления, ноги, забытые прочими частями тела, жили собственной жизнью, управляясь с гасившими закручивание педалями.