Командовать парадом буду я! - Барщевский Михаил Юрьевич. Страница 94

– А как же вы с Папой познакомились? – не унимался Вадим.

– Возникла проблема. Я обратился к людям, нас познакомили. Папа помог. Ну, так постепенно и сошлись. – Саша явно не считал вопросы Вадима неуместными и отвечал спокойно, без подозрительности или раздражения. Просто разъяснял.

– А Володя? – Вадим решил узнать все и сразу.

– Володя – не знаю. Знаю только, что Папа ему абсолютно доверяет. Иначе бы кассу не поручил.

– Что не поручил? – не поняла Лена.

– А мясо у вас санэпидстанция проверяет или свои ветврачи? – быстро сменил опасную тему Вадим.

– Свои врачи санэпидстанции, – рассмеявшись, ответил Саша.

С понедельника процесс по делу Кузьмичева покатился дальше. Пошли допросы свидетелей. Начинал каждый из них, как по-заученному, ровно то, что говорил на следствии.

Несколько уточняющих вопросов Зеленцовой, пара вопросов прокурора – и свидетель попадал на растерзание Вадиму. Осипов работал с каждым из обличителей Кузьмичева сурово. Смотрел в упор, играл голосом, иронически ухмылялся, когда свидетель явно врал. Зеленцова снимала его вопросы, не все, но многие. А Вадим радовался. Чем несправедливее вела себя судья, тем менее гадким казалось ему то, что он для нее придумал. К концу третьего дня допроса свидетелей, когда желание Зеленцовой посадить или даже расстрелять Кузьмичева стало совершенно очевидным, Вадим решил, что его план – просто образец торжества моральной чистоты и коммунистической нравственности.

Вадим прекрасно понимал, что путаница в показаниях свидетелей при ответах на его вопросы, несогласованность их слов, противоречия их утверждений документам – все это при составлении протокола судебного заседания будет Зеленцовой тщательно вычищено и подогнано под написанный приговор. Однако еще много лет назад Гарри Тадва подсказал Вадиму, как этому помешать. Прием вполне легальный.

Замечания по протоколу судебного заседания адвокат может подать, разумеется, только после его написания. А «изготовление» протокола, вернее, срок на это – три дня после вынесения приговора. В результате – процесс, предположим, идет полгода. Судья может неофициально подправлять ежедневные протоколы. А бедный адвокат, когда все уже закончено, половина нестыковок в допросе позабыта, должен на одном дыхании восстановить все свои замечания за прошедшие полгода. Судья, который их либо утверждает, либо отклоняет, станет читать эту муть? Оно ему надо?! Возьмет и одним росчерком пера напишет – «Отклонить!». Как потом доказывать, что ты не верблюд? И что в суде на самом-то деле говорились совсем другие слова?!

Тадва научил: «Как только свидетель сказал нечто важное для защиты – тут же подавай письменное ходатайство о чем угодно. Главное, процитируй в нем нужные слова свидетеля. Ходатайство остается в деле». Поди потом попробуй в протоколе слова свидетеля переиначить! Называл это Гарри – «столбить показания».

Удовлетворит суд ходатайство или нет, ни малейшего значения в этом случае не имело, а содержание его можно было использовать многократно. Поэтому Вадим использовал совет мэтра следующим образом. Едва какой-то свидетель произносил хоть слово в пользу Кузьмичева, чего в тиши следственного кабинета либо не случилось, либо в протокол следователя не попало, Вадим сразу заявлял ходатайство о вызове в суд следователя. В качестве свидетеля. Для выяснения, почему свидетель такой-то, сказавший в суде то-то и то-то, на предварительном следствии таких показаний не давал. А если давал, то почему их не внесли в протокол. Зеленцова бесилась, отклоняла такие ходатайства влет, но к материалам дела вынуждена была приобщать. Прокурор прекрасно понимал, куда клонит Осипов, но относился к этому спокойно. Он, естественно, заявлял, что ходатайство зашиты считает необоснованным и просит его отклонить. Однако прокурор разумно полагал, что адвокат, пусть и хитрит, но делает свою работу, а вот подгонка протокола судебного заседания под приговор – не его, обвинителя, проблема. Ну а уж какой приговор будет, это он решит с прокурором области ближе к концу процесса. Вернее, уточнит, поскольку принципиальное решение давно принято. А Зеленцова пусть сама выпутывается. В конце концов, ей за это зарплату и платят.

Уже несколько дней во время обеденного перерыва Вадим вынимал карманные шахматы и, попивая компот, разбирал какую-нибудь позицию. Вернее, делал вид, что разбирает. Учительница-заседательница с огромным любопытством наблюдала за ним, но не заговаривала. Однако в пятницу не выдержала.

– А что это у вас такое, товарищ адвокат? Если не секрет, конечно? – спросила она через проход между столами, когда обед уже заканчивался.

– Шахматы, – приветливо отозвался Вадим. – Вот, смотрите. – Он встал и подошел к столику, где обедали две заседательницы и прокурор. При этом Вадим поволок со страшным грохотом за собой стул, плюхнулся на него и стал показывать.

– Можно? – попросила училка.

– Да, конечно! – Вадим был само радушие. – Только фигурки, если вынимаете, возвращайте на прежнее место, в те же ячейки. А то я потом не разберусь.

– Вы шахматами увлекаетесь? – одобрительно поинтересовалась фельдшер Минх. – Мой сын тоже играет. Во Дворце пионеров, у нас в городе.

– Шахматы – это не спорт, – ревниво встрял прокурор.

– А я избыток интеллектуального развития компенсирую еженедельной игрой в волейбол, – сходу срезал его Вадим.

– Волейбол – это не футбол! – нравоучительно заметила училка и осуждающе взглянула на прокурора.

– Ладно, я пошел, – надулся прокурор, собрал свои тарелки и отправился к столику с надписью «Для использованной посуды».

Вадим не упустил шанс очаровать двух женщин. В понедельник они обедали уже вчетвером.

С самого начала процесса в зале попеременно находились три мужика. Кто они, никто не знал. Попытки заговорить с ними успеха не имели. Вадим особого внимания на них не обращал. А зря. В пятницу сотрудник особого отдела Комитета государственной безопасности СССР, капитан Сидоров, в ежедневном рапорте о ходе процесса по делу Кузьмичева указал, что адвокат в конце обеденного перерыва о чем-то долго беседовал с народными заседательницами Минх и Шатуновой.

В субботу Вадим встречался с человеком, которому предстояло сыграть в деле Кузьмичева решающую роль. Актером средних способностей, но красавцем мужчиной Павлом Аристарховым.

Лене он ничего об этой затее не рассказывал. Убила бы. Матери – тоже, и по той же причине. Она бы очень расстроилась. Отцу решил раскрыться потом. Тот мог похвастаться перед кем-нибудь гениальностью сына. А как распорядится информацией собеседник отца, предположить было трудно. Вадим очень волновался перед встречей.

Аристархов приехал вовремя. Задание понял, повеселился. Узнав сумму гонорара за работу и размер премии в случае успеха, признался: «Это самая легкая, лучше всего оплачиваемая роль, которую мне предлагали!» Голос у него был замечательный – глубокий бархатный бас. «Мне бы такой!» – позавидовал Вадим.

Уже в воскресенье вечером Аристархов позвонил Вадиму, как и было договорено – из телефона-автомата, и доложил: «Знакомство состоялось. Разумеется, случайно: пришлось упасть и больно ушибиться. Но она женщина отзывчивая. Хоть и страшненькая, конечно. Завтра идем в кино!» Вадим, также заранее оговоренным шифром, ответил: «Вы, наверное, не туда попали. Но я за вас рад». Это означало – все верно, новых вводных не будет. Вот если бы Вадим сказал: «Перезвоните еще раз», значит, надо срочно встретиться. Где и когда, Аристархов знал.

Во вторник, как и накануне, заседательницы пригласили Вадима пообедать вместе с ними. Осипов очень опасался, что прокурор отсядет за отдельный столик. Но нет, остался. И был не такой мрачный, как вчера. Хотя и говорили тогда вроде ни о чем. Ни о политике, ни, разумеется, о деле не было сказано ни слова. Вадим твердо решил, что разговор на нужную ему тему должен начинать не он. А то можно добиться эффекта обратного, для Кузьмичева крайне нежелательного. Люди очень не любят, когда вдруг осознают, что их используют. Пойми заседательницы, что Осипову вовсе не интересно с ними общаться, что они ему просто нужны для дела, – тут же возненавидят и его, и заодно Кузьмичева.