Сатана! Сатана! Сатана! - Уайт Тони. Страница 27

– Долгие месяцы я старался не допустить, чтобы это произошло. Но ныне я вижу, что в том была воля верховного существа, чтобы это случилось с нами. И мы отдаем свои жизни, протестуя против того, что делается. И мы отдаем свои жизни, протестуя против того, что было сделано. Преступность людей. Жестокость людей, что ушли отсюда сегодня. Вы знаете тех людей, что ушли, большинство этих белых людей. Большинство этих белых людей ушли. Я так благодарен тем, кто не ушел. Тем, кто знают, кто они такие. Нет смысла, в этом нет смысла. Мы… мы родились раньше времени. Они не примут нас и я не думаю, что мы должны сидеть здесь и тянуть время когда нашим детям угрожает опасность и если они придут за нашими детьми и мы отдадим им своих детей наши дети будут страдать вечно.

Протестующие христиане начали кричать и хвататься за горло, один за другим они падали на землю, корчась в судорогах и пуская пену изо рта, когда стрихнин оказывал свое смертоносное действие, но напитки все так же вежливо передавались из рук в руки.

– Вы должны быть честны и если вы говорите что хотите сбежать, вы бы уже убежали с теми потому что сегодня любой мог не выдержать и сбежать. Я знаю, что вы не беглецы, и я бы… Ваша жизнь драгоценна для меня. Так же драгоценна как жизнь Джона и я не… То что я делаю, я делаю взвешенно, справедливо и судьбоносно. И я ждал невзирая на всю очевидность. Спокойно, спокойно, спокойно, спокойно. Сядьте, сядьте, сядьте. Я так сильно, так сильно старался. Кое-кто здесь пытается выяснить, что это такое. Что сейчас будет. Кто же это? Уберите отсюда Дуайера, пока с ним что-нибудь не случилось. Все кончено. Все кончено. Какое наследство, какое наследство. Знаете, лишь Красные Бригады имели хоть какой-то смысл. Они вторглись в нашу частную жизнь. Они вторглись в наш дом. Они шли за нами шесть тысячь миль в никуда. Красные Бригады показали им правосудие: Конгрессмен мертв. Пожалуйста давайте примем какой-нибудь препарат. Это просто. От этого не бывает конвульсий. Это совсем-совсем просто. Прошу вас, примите его, пока не поздно. Говорю вам, оборонные войска правительства (GDF??? – не нашел) скоро придут сюда, действуйте, действуйте, действуйте. Не бойтесь умереть. Если эти люди высадятся здесь они подвергнут пыткам наших детей. Они подвергнут пыткам многих наших людей. Они будут пытать наших стариков. Мы не можем этого допустить. Вы что, собираетесь отстраниться от тех, кто застрелил конгрессмена – кто б они ни были? Я не знаю, кто его застрелил. Они говорят о мире. Они считают, что у них есть право и сколько еще убито. О Бог мой. Боже Всемогущий. Я не знаю, как они осмеляться хоть когда-нибудь написать о нас. Слишком поздно. Слишком поздно. Конгрессмен мертв. Конгрессменша мертва. Многие наши предатели мертвы. Они все еще валяются там мертвые. Я не делал этого, это сделали мои люди. Они – мои люди и их слишком сильно провоцировали. Их слишком сильно провоцировали. То что случилось здесь было слишком… это было актом провокации. Умоляю вас, поспешите. Пожалуйста, поспешите с этим лекарством. Вы не знаете, что наделали. Я пытался. Они увидели, как это случилось. Побежали в джунгли и бросили свои пулеметы. Вам нужно шевелиться. Вам нужно принять это лекарство. Вам нужно шевелиться. Они будут здесь через двадцать минут. Вам нужно уйти именно так. Это единственный способ уйти. У нас теперь нет выбора, мы потеряли влась выбирать. И я очень надеюсь, что все эти батальоны остануться там, где их место, и не заявятся сюда. Это трудно. Это трудно но только поначалу это трудно. Это трудно только поначалу. Жизнь, если вы посмотрите на смерть, это только кажется, жизнь намного труднее. Вставать каждое утро и не знать что случится, что приносит ночь, это труднее, это намного труднее. Прошу вас, ради Бога, давайте смиримся с этим. Мы жили так, как никто до нас не жил и не любил. Мы поимели от этого мира столько, сколько возможно. Давайте просто покончим с этим. Давайте покончим с этой мучительной агонией. Это намного, намного труднее – смотреть как вы медленно умираете день за днем. И с младенческого возраста до самых седин вы медленно умираете. Это революционное самоубийство. Это не саморазрушительное самоубийство. Они заплатят за это. Они довели нас до этого и они заплатят за это. Я пророчу им эту участь. Кто хочет умереть со своим ребеном имеет право умереть со своим ребенком. Я думаю, что это человечно. Я хочу умереть. Я хочу увидеть, как вы справитесь с этим. Они могут взять меня. И они могут делать все что ни захотят. Я хочу увидеть, как вы умрете. Я больше не хочу видеть как вы живете в этом аду. Никогда, никогда, никода. Мы пытаемся. Все расслабьтесь. Лучшее, что вы можете сделать – это расслабиться и у вас не будет проблем. У вас не будет проблем с тем что произойдет если вы просто расслабитесь. Этого не нужно бояться. Этого не нужно бояться. Это друг. И вот вы сидите здесь так покажите свою любовь друг другу. Умрем, давайте умрем, давайте умрем. Кто это такие? Мы ничего не можем поделать. Мы не можем, мы не можем отстраняться от своих же людей. Двадцать лет пролежать в каком-то старом гниющем приюте для престарелых. Протащить нас сквозь все эти мучительные годы. Они схватили нас и заковали в цепи и это ничто. Вот это что такое, и это не с чем абсолютно не с чем сравнить все это. Они ограбили нас лишили нашей земли и схватили нас и выгнали нас а мы лишь пытались найти себя. Мы пытались найти новое начало но теперь слишком поздно. Вы не можете отстраняться от своих братьев и сестер. Я никак не могу себе этого позволить. Я… Я отказываюсь. Я не знаю, кто произвел выстрел. Я не знаю, кто убил конгрессмена, но моя совесть говорит мне, что это я убил его. Вы понимаете, что я говорю? Я убил его. Ему было абсолютно незачем приходить сюда. Я сказал ему не ходить сюда.

Когда спустилась ночь, случилась странная и удивительная вещь. Дети у окон спален, выходящих на море, в восторге смотрели на призрак, выплавший из морского тумана. Это было похоже на кадр из какого-то фильма: величественное судно, с полной оснасткой и горящили факелами на носу и корме, медленно и торжественно заходило в порт. Наверняка никто из многих тысяч наблюдателей сего видения не обратил внимания на то, что никакого ветра не было, что паруса безжизненно свисали с мачт. И никто не задал себе вопрос, какие силы втягивали в гавань этот призрак галеона. Рыбачьи лодки превращались в карликов в тени гигантского судна, вызывавшего в памяти образы славного прошлого Уитби. Триумфальных дней, когда Капитан Кук, подняв паруса, вышел в плаванье из этой же самой бухты. Дней, когда крупнейшие в Европе китобойные флотилии были приписаны к этой деревеньке. Дней, когда величественные суда вроде этого толпились в гавани, когда на пристани рубили топорами туши огромных китов, кода шлюхи орудовали на выгуле и город трясся от рева матросов, несущихся из таверны в таверну. Дней, когда брань и похвальба летели с лодок в переулки.

Толпа местных жителей собралась у доков; к ней присоединился штатный фотограф «Эха Северного Йоршира», сгоравший от желания заполучить снимок для первой полосы ближайшего издания газеты. С высоты кормы невидимые руки сбросили крепкую веревку, и местный рыбак привязал судно к причалу. С борта под звук скрипящих тросов медленно спустились сходни, упав на булыжники с оглушительным эхом.

Местные жители сгрудились вокруг, чтоб посмотреть, какое карго им привез величественный бриг, какие экзотические гости соизволили пожаловать в их сонный прибрежный городок столь элегантным образом.

Сперва им показалось, что это водопад. Пенная лавина хлынула через планшир на сходни и полетела хлопьями на потрясенную публику. Потом, с единым криком ужаса, зеваки ломанулись кто куда, когда первая тысяча огромных черных крыс каскадом рухнула на причудливо мощеную пристань. Многие оказались недостаточно проворны, и были тут же сбиты с ног бурлящей массой грызунов, попадав в обморок от жуткой вони чумного разложенья, воплощенной в отвратительных созданьях. Сонмище проклятых тварей мгновенно рассыпалось, ринувшись в каждую улицу и аллею живописного Йоркширского туристского центра; многие люди нырнули в воды гавани, но даже те, казалось, состоялись сплошь из крыс.