Некромерон - Угрюмов Олег. Страница 50

Вдохнув с детства знакомый аромат, Такангор впал в неистовство, в ту священную ярость, которая одна способна смести вражескую армию.

– Витамины! – зарычал он, пугая Зелга и его коня. – Здоровая пища! Смерть вам!

И кинулся в атаку на врага, увлекая за собою шеренги «Великой Тякюсении».

Многоног пискнул и едва успел отскочить в сторону, уступая дорогу минотавру, что выпускал пар из ноздрей и яростно сверкал глазами в цветовой гамме от рубина до темного, насыщенного граната. Трубный рев двурогого генерала ломился в барабанные перепонки, приводя многих несчастных врагов в состояние шока и легкой контузии. В самом деле – что бы вы сказали, если бы на вас несся, сопя, пыхтя и не помня себя, некто с тяжелой психической травмой, нанесенной в детстве правильным и сбалансированным питанием.

Когда вся равнина, край кипарисовой рощицы и лагерь тиронгийцев осветились мерцающим желтым светом мощностью в десять, а то и пятнадцать тысяч свечей (восковых, высококачественных, по полторы рупезы за дюжину), в расположении королевских войск возникло нечто похожее на тихую истерику.

Коварный противник нарушил неписаные законы и воинский этикет и ввязался в сражение по собственным правилам. Начать хотя бы с того, что он каким-то образом собрал внушительную и грозную армию и ввел ее в бой, что не лезло ни в какие ворота. Воевать с армией король Юлейн не договаривался.

Хорошо хоть гвардейские части, загодя подготовленные Галармоном к любым неожиданностям, в последнюю эту ночь отдыхали как пожарники: то есть спали, но спали тревожно.

Одинокий горнист, заметивший непредвиденную «луну», заиграл было сигнал тревоги, но звонкий голос горна был полностью перекрыт жутким трубным ревом. Как рычит минотавр, вспомнивший детские годы и питательные блювабли на завтрак, никто из тиронгийцев не знал, но сразу уразумел, что грядет нечто неистовое, опасное и несокрушимое.

Галармон плюнул на короля с его капризами, проигнорировал графа да Унара, выскочившего к нему с весьма «своевременными» расспросами, взлетел в седло и помчался в расположение своих отрядов.

Бравые пехотинцы не разочаровали своего командира: они уже строились в боевые порядки и занимали подготовленные позиции.

Правда, столь отрадная картина наблюдалась далеко не всюду: во многих частях лагеря уже кипело сражение.

Первые ряды полка «Великая Тякюсения» как раз вломились в лагерь ополченцев и теперь вовсю дубасили непрошеных гостей. Особенно же усердствовал скелет в волчьей шкуре, несший штандарт «Жить вредно». Древком этого штандарта он ловко орудовал, словно дубинкой, претворяя идеи некромантов в жизнь.

Но и им доставалось довольно сильно, ибо неподготовленные умы, впервые столкнувшись с драчливым скелетом, которому, по их мнению, самое место в могилке, ведут себя настолько неприветливо, что отношения не смогут перерасти в теплые и дружеские.

Ополченцы, уже разделившие – кто в уме, а кто на бумажке – будущие доходы от победоносного вторжения в пределы Кассарии, страшно огорчились, сообразив, что обещанных королем и графом да Унара прибылей им никто добровольно не отдаст. И одновременно ощутили свою глубокую моральную правоту: оказывается, некромант таки злокозненно хочет оставить себе свое законное имущество и с этой целью не гнушается никакими подлыми некромантскими штучками.

Обычно в душе народа, который пришел тихо-мирно пограбить и побузить в чужих пределах и которому нагло не дают возможности развернуться во всю ширь и проявить свою народную молодецкую удаль, вскипает, как волна, праведный гнев. Он бы, народ, и пустился наутек, завидев умертвия, скелеты, яростного минотавра, взаправдашнего некроманта, а также прочую нечисть, но клич «Наших бьют!» творит настоящие чудеса.

Если сперва ополчение взяло ноги в руки, то потом все-таки сосредоточилось, взяло в руки себя и принялось отчаянно защищаться.

Детский истребительный батальон скелетов избрал своей целью королевский шатер и теперь яростно наскакивал на несчастных опешивших телохранителей его величества. Отборные солдаты, настоящие богатыри, никак не могли справиться с вертлявым противником, который кусался, царапался, ставил подножки, щипался, пинался и вообще вел себя, как только и могут вести себя дети, которым разрешили абсолютно все.

Парочка воинственных малышей пробралась уже и в сам шатер, отчаянно докучая его величеству, который как раз собирался торжественно облачиться в доспехи и лично возглавить наступление, как только рассмотрит ситуацию в крупноскоп. Впрочем, он еще не совсем отошел от сна, а потому раздавал самые противоречивые указания своим несчастным перепуганным придворным.

Король вообще соображал медленно, а сонный король постигал окружающую действительность медленно вдвойне. Дворецкий, кастелян и двое личных слуг до икотки были напуганы восставшими мертвецами некондиционного размера, роняли панцирь и поножи, визжали, прыгали, пытаясь увернуться от врага, и пару раз отдавили Юлейну его высочайшие мозоли. Наконец король проявил небывалую храбрость и героизм, лично отловив и вышвырнув из шатра захватчиков и душегубов.

Скелетики обиделись и отправились перегрызать шелковые шнуры, на которых был натянут королевский шатер.

– В ребенка стрелять и король не посмеет?! – уточнил Юлейн, высовываясь из шатра и разглядывая штандарт батальона, вышитый золотом по красному. – Еще как посмеет, еще посмотрим! Невоспитанные хулиганы! Уффх!

Равнина была заполнена наступающими войсками, и генерал Галармон подал условный сигнал своим инженерам, приказывая начать обстрел из баллист и катапульт. Однако решительно никаких последствий его сигнал не возымел – инженеры были очень-очень заняты, они отбивались от Думгара.

Каменный голем в два с половиной человеческих роста и необъятной ширины неизбежно произведет впечатление на неподготовленного зрителя. Если же он еще крушит и топчет крепенькие деревца, вламываясь в расположение твоей части, то ты поневоле задумаешься о тщете всего сущего и о том, что права была теща, когда кричала твоей жене, что «из этого засранца все равно толку не будет, разве что падет смертью храбрых, идиот, и станем получать за него пенсию!». И очень хотелось сидеть там, слушать строгую, но такую дальновидную тещу, кушать недосоленный суп, ублажать жену и выводить гулять любимого тещиного песика в любую, даже самую ненастную погоду – то есть делать все то, из-за чего ты в свое время, собственно, и записался в армию.

Ужас был не в том, что каменный истукан одним ударом в щепки разбивал тяжеленную конструкцию катапульты, которую едва влекли по хорошей дороге восемь лошадей, запряженных цугом. И не в том, что он разламывал пополам дорогостоящие баллисты и «скорпионы», невзирая на дикие крики материально ответственного капрала, которому потом и отвечать за все это безобразие. И не в том, что время от времени он топал ногой, отчего земля начинала колебаться и проседать, а люди валились с ног, как при сильном землетрясении. Главный кошмар заключался в том, что с самим агрессором решительно ничего нельзя было сделать.

Мечи и топоры отскакивали от его туловища с печальным звоном, и рука нападавшего долго еще гудела от отдачи; стрелы глухо стукались и падали наземь; огонь ласково лизал каменные бока, даже не нагревая их нисколько; попытки же повалить голема тараном тоже не увенчались успехом, ибо, во-первых, сам голем был гораздо маневреннее, чем команда с огромным, окованным железом бревном наперевес, а во-вторых, существовал еще один немаловажный фактор, благодаря которому в расположении инженеров и царила такая паника и неразбериха.

Факторов было два, если мы собираемся быть предельно точными. Звались они Ианида и Мумеза и сидели теперь на удобной толстенной ветке дуба, как раз над побоищем, и, как могли, участвовали в происходящем.