Змеи, драконы и родственники - Угрюмов Олег. Страница 39

Сереион не слишком восхитился идеей повелителя:

– Эх, да кто же на это решится? Такая ответственность, такая ответственность, и даже неизвестно, перед кем – перед вами или перед тетей? – Ему стало страшно от ужасной мысли об ответственности перед обоими Хеннертами одновременно, но об этом он благоразумно умолчал.

Король печально огляделся в поисках моральной поддержки и… обнаружил ее. С достоинством, не спеша направился к ночному столику с фруктами и напитками.

– Покушать, что ли, раз не получается выспаться?

Сереион проследовал за королем, передергивая плечами. И было отчего. Храп сводного хора тети, лесоруба и бесумяков обрел классическую стройность. Он то достигал самых высоких октав, то оглушительно рокотал в нижнем регистре.

Если бы здесь был знаток русских обычаев Дитрих фон Морунген, он бы не преминул заметить королю, что сбылась еще одна его мечта. Дело в том, что в некоторых русских храмах – это Дитрих знал наверняка – пели могучие дядьки с голосом мощнее, чем у прославленного Шаляпина. Сей голос так и звался – октава. И вот эту самую октаву он мог бы сейчас услышать, кабы не искал Душара знает где свои несчастные Белохатки.

Время от времени лесоруб Кукс принимался свистеть, а тетя – виртуозно подсвистывать. Вольхоллская концептуальная музыка пошла, очевидно, от тех, кто был свидетелем и невольным участником событий этой памятной ночи.

Хеннерты, как неоднократно упоминалось, теряли многое: порой – войска, порой – деньги, реже – отвагу и присутствие духа; но аппетит – аппетит никогда! Король взял со стола гроздь сочных набанцев, отделил от нее один плод и принялся вдумчиво очищать его от пятнистой темно-синей шкурки.

– У тебя, наверное, тоже голова болит? – участливо обратился он к Сереиону. – Не стесняйся, налей себе яздулейного юккенского мора. Великая вещь – мертвого на ноги поднимет.

Гвардеец вздохнул с нескрываемым сожалением:

– Мне нельзя, я на службе.

– Тогда виски, – проговорил Оттобальт, смутно сознавая, что имеет в виду.

– На два пальца, – отвечал не менее ошарашенный Сереион. – Без содовой.

Оба тревожно воззрились в темноту. Что такое виски и почему именно на два пальца, они не знали, да и знать не могли. Содовая вызывала отдельное недоумение и вполне понятную при данных обстоятельствах настороженность.

– Колдовское наваждение, – выдохнул наконец король. – С появлением дракона все переменилось, все стало каким-то странным…

– Все смешалось в доме Облонских, – испуганно подтвердил Сереион.

Оттобальт согласно покивал, и очаровательный помпончик заскакал на его колпаке.

– И не говори. Я сам все чаще и чаще замечаю, что меня как будто кто-то подменил: по крышам больше не гуляю…

– Ваше величество!

– А? Что?

– Какие крыши?!

– Откуда мне знать, Сереион. Знаю, что не гуляю, а по каким не гуляю – кто же мне скажет. Не гулял я никогда в жизни ни по каким крышам. Я что, сумасшедший, с такой высоты брякнуться?

– Наваждение, не иначе, – выдохнул Сереион.

– А то…

Оттобальт откусил кусочек набанца и сиротливо примостился на краешке кровати.

– Выпей, чего уж там. Какая здесь, к Ампетрусу, служба?

В этот скорбный миг реальность снова изменилась.

В реве, свисте и рокоте явственно послышались новые звуки. Да что там звуки? Жуткая брань, изрекаемая громким, пронзительным, незабываемым голосом, который, однако, никто не ожидал услышать в ближайшее время.

И вот теперь король и его верный гвардеец, не в силах прийти в себя от нового потрясения, судорожно пытались понять: к лучшему оно все или к худшему?

– Ах ты пичкамут сильзяшный!!! – верещал этот нездешний голос. – А вы что стоите, как стадо тумчепегих суричей?! (Снаружи донесся лязг и брязг – очевидно, проснулись и неактивно задвигались рыцари-бесумяки, поставленные на автопилот, который включался в любом состоянии.) Сделайте же что-нибудь с этим небритым язьдрембопом!!! – неистовствовала тетя. – Какая сватихабская сволочь додумалась положить его рядом со мной?!

Здесь дивная женщина полностью переключилась на своего соседа по спальному месту, обличая все его пороки и грозя карами, по сравнению с которыми смерть на костре показалась бы вполне приятным пикничком с барбекю.

– А ну вставай, сейчас я тебе устрою тупичельский восход!! Разлегся, как у себя дома!

Звон и грохот свидетельствовали о том, что под горячую руку королеве попался кто-то из закованных в железо верных охранников и что последнему крупно в связи с этим не повезло.

– Перегаром разить? – приступила Гедвига к излюбленной теме об этике и эстетике поведения в обществе отдельно взятой личности. – Не позво-о-олю! Где это видано, чтоб люди так храпели?! За это кто-то ответит! В этом замке можно когда-нибудь выспаться?!

Наконец зашевелилось и второе главное действующее лицо этой симфонии в криках. Лесоруб Кукс не привык, чтобы ему перечили. Нет, тетю Гедвигу он боялся не меньше, чем остальные, но сейчас, когда даже звездный свет падал на каменные плиты двора с диким шумом и грохотом, а пробирающаяся в свою норку крохотная мышка – казалось ему – издавала писк, способный оглушить и раздавить обычного человека, этот вот дикий крик находился уже за гранью добра и зла.

По опыту лесоруб Кукс знал, что раскалывающуюся после попойки голову нужно какое-то время крепко сжимать в руках, чтобы она не распалась на несколько частей, – и это вам не фигушки воробьям показывать, а важнейший жизненный этап. Но попробуй подержи голову в руках, когда тебя трясут, как грущу.

Вообще же напился он до кристальной чистоты биографии – в том смысле, что ничего ни о себе, ни об окружающих в данный момент не знал, да и знать не хотел. В таком состоянии у человека остаются только условные рефлексы.

Король и Сереион, затаив дыхание и не приближаясь к окну, ждали, чем это закончится.

– Ты на меня топором позамахивайся, позамахивайся! Я тебе покажу, как несчастной женщине не давать спать!

Очищенный набанец безнадежно шлепнулся на пол.

Король – отрешенный и далекий от мирской суеты, как памятник нутичемскому выпускнику, – застыл в неудобной позе.

Сереион вслушивался в возню, доносившуюся с улицы, боясь обронить хоть слово. Замок гудел, как растревоженный улей: опять бежали куда-то стражники и слуги, верещали что-то герольды, лаяли все без исключения псы и ржали лошади. Основной темой в эту грандиозную симфонию вплеталось пьяное ворчание Кукса, действительно похожее на ворчание язьдрембопа, которого разбудили в самый разгар летней жары. И вторили ему звонкие тумаки и шлепки, которые щедрой рукой раздавала бодрая и отдохнувшая королева-тетя.

– Это похоже прямо на надругательство, прямо на покушение какое-то! – излагала она свеженькую мысль. – А ну отдай топор! Что ты в него вцепился, как в лялехинский пафитон!! Я не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!

(СПРАВКА: скрипка Страдивари и альт Гварнери, вместе взятые, не так почитаемы в нашем мире, как в Вольхолле – драгоценный лялехинский пафитон. Этот волшебный музыкальный инструмент, по слухам, способен двигать камни и скалы и заставлять бессловесных тварей говорить. Он может пробудить все лучшее в человеческой душе и исторгнуть из ее глубин неведомые прежде чувства. Правда, для этого нужно, чтобы кто-то сыграл на нем. Проблема заключается в том, что никто не знает, каким именно инструментом является лялехинский пафитон – щипковым, струнным, смычковым, духовым или ударным. Многократные попытки, выяснить это пока что не дали положительного результата, так что бесценная вещь по сей день ожидает своего виртуоза-исполнителя.

Р. S. (что в Вольхолле обозначает – по секрету). Вообще-то до сего дня из лялехинского пафитона удавалось извлечь лишь исключительно отвратительные звуки.)

Наконец Оттобальт и Сереион пришли в себя настолько, что смогли выбежать на балкон и перегнуться через перила. Их взглядам предстало незабываемое зрелище: Гедвига в модной ночной рубашке с бантиками и в колпаке и пьяный, едва стоящий на ногах Кукс перетягивали любимый топор лесоруба, будто канат. Кукс, не в состоянии вымолвить ни слова, только нечленораздельно мычал и изо всех сил старался удержаться на ногах, отчаянно хватаясь за спасительный топор и мощные формы Гедвиги. Словно два борца перемещались они по импровизированному рингу, время от времени натыкаясь на бестолково сновавших бесумяков, отчего последние с грохотом валились, словно сбитые кегли, и с облегчением засыпали.