Белый Паяц - Угрюмова Виктория. Страница 14

Телохранитель, слуги, стражники и два воина, несшие ларец, безмолвно ждали, пока кот и логофет насладятся общением. Из-за полога паланкина раздавалось могучее мурлыканье.

– Я его жду, как невеста – трепетного любовника, а он здесь кота ублажает! – послышался голос из-под сводов темной арки.

Голос был мощный, не ведающий преград: таким хорошо останавливать обезумевшее стадо быков или командовать последней атакой обреченного строя на вражеские полки. Очевидцы утверждали, что в обоих случаях трубный глас Фрагга Монтекассино возымел надлежащее действие.

Великому магистру ордена гро-вантаров на днях исполнилось шестьдесят пять лет, но на его внешности отразились только сорок из них, и выглядел он непозволительно молодо для человека, занимающего столь высокий пост. В его буйной густой шевелюре цвета спелой ржи не мелькало ни единого седого волоска, хотя видел и пережил он столько, что с лихвой хватило бы на три обычные жизни. Безупречно гладкая кожа – предмет зависти придворных модниц, не выходящих в свет без толстого слоя белил и Румян на лице, – всегда оставалась золотистой, как медовый янтарь, и заставляла думать, что Фрагг Монтекассино большую часть своего драгоценного времени тратит на достижение ровного загара. Пронзительные миндалевидные глаза цвета того же янтаря ласково жмурились всякий раз, когда мавайен выбирал себе очередную жертву, и приличествовали скорее коту, нежели человеку. Не зря падре Берголомо приходилось строго себя одергивать, когда его рука тянулась, чтобы почесать гро-вантара за ухом.

Общее впечатление довершали высоко вздернутые внешние углы светлых бровей, прямой хварлингский нос и мужественный подбородок с обворожительной ямочкой. Великий магистр безудержно хохотал, заражая окружающих своим весельем, отчего прослыл легким и приятным человеком. Мало кому случалось видеть его в гневе, но редкие очевидцы приходили в неописуемый ужас при одном воспоминании об этом.

Он по-прежнему числился в списках лучших мечников Охриды и мог со ста шагов попасть стрелой в мелкую серебряную монету. И приветливый летний, и суровый зимний рассвет встречал его во дворе замка упражняющимся в искусстве рукопашного боя. Меньше трех противников мавайен не признавал, и совершенно справедливо – потому что и трем доставалось от него крепко.

Опытный и ловкий наездник, всю жизнь предпочитавший вороных тагастийских скакунов, он почти ежегодно выигрывал на королевских скачках, за исключением тех случаев, когда необходимо было польстить послу или важному сановнику какого-нибудь союзного государства, в котором Охрида была особенно заинтересована.

Проигрывал он так же блестяще, как и выигрывал, заставляя соперника испытывать легкое чувство вины и укоры совести, и беззастенчиво пользовался этим, решая вопросы государственной важности.

При королевском дворе ходила шутка: если вам нужно повернуть Аньян вспять, напустите на него мавайена. Не мытьем, так катаньем он своего добьется.

Орден гро-вантаров давно уже стал грозной и могущественной силой, с которой приходилось считаться и правителям Охриды, и иноземным монархам. Это было государство в государстве, и еще неизвестно, какое сильнее, а Фрагг Монтекассино безраздельно правил в нем, как император в своей империи.

Рыцари Эрдабайхе готовы были умереть по одному его слову, чем нисколько не отличались от представительниц прекрасного пола, которые теряли голову от одного его ласкового взгляда. Слова любви, напевно произносимые им с мягким альбонийским акцентом (мать его была альбонийкой, но он ничего не унаследовал от нее, кроме своеобразного выговора, который появлялся у него только во время альковных переговоров), Фрагг шептал очень, очень многим, но ни одна из бесчисленных любовниц не была на него в обиде.

Этот человек и стоял сейчас у паланкина, внимательно разглядывая кота, занимавшего все внимание великого логофета.

– Все, господин параболан, – строго сказал он коту, – ваше время истекло. Уж извините.

Кот прищурился, спрыгнул с колен Берголомо и с независимым видом отправился по извилистому коридору в сторону Ла Жюльетт.

– Такое впечатление, что он тебя понимает.

– Конечно понимает. Я не имею привычки держать глупых параболанов, даже четвероногих и хвостатых.

– Ты специально встречаешь меня? – спросил Берголомо, слезая с подушек. Он с грустью подумал, что остаток дороги придется ковылять на своих двоих, а у него, кажется, снова разыгрался ревматизм – и чудодейственная мазь, поставляемая придворным аптекарем, вся вышла еще в прошлый раз. Теперь придется ходить в шерстяном кусачем платке и чесаться. Точно говорят, беда не приходит одна.

– Разумеется, тебя. Кого еще я могу ждать с таким нетерпением. В конечном счете покойный граф приходился его величеству дальним родственником…

– Троюродным братом, – подсказал логофет.

– …и вот именно сегодня наш государь вспомнил, как граф подарил ему прелестный стеклянный шарик. Не теперь, разумеется, – в детстве.

– Я догадался.

– И учинил мне форменный допрос, – продолжал Монтекассино. – Страдал и гневался, а ты знаешь, как редко его величество способен что на одно, что на другое. Он потребовал у меня объяснений, и на сей раз настроен серьезно.

– Я вообще удивляюсь, что он так долго терпел твой произвол.

– Его правильно воспитали, – пожал плечами великий магистр и участливо обратился к старику: – Ну, рассказывай – опять переживаешь?

Берголомо хотел было ответить что-то злое, но спохватился, что обидит старого товарища ни за что, ни про что. Просто они по-разному устроены: Фрагг Монтекассино тоже умеет и любить, и жалеть, и сочувствовать, но только кому-то определенному, близкому, а не вообще. Он никогда не поймет, как можно плакать по человеку, о котором знаешь наверняка две вещи: что он нарушил закон и что у него в детстве была коробка, полная стеклянных шариков. Для великого магистра это было бы веским основанием для казни и ничтожной причиной для оправдания.

А логофет плакал по погибшему, и он, магистр, это знал. Небось уже рассмотрел засохшие кристаллики соли в наружных уголках глаз и скомканный, ставший грязновато-серым платок. Он умеет в течение нескольких секунд выхватывать взглядом какие-то мелкие детали окружающей действительности и строить на них удивительно точные предположения. Стратег. Сейчас он сделает паузу, чтобы дать логофету собраться с мыслями…

Мавайен повелительно взмахнул рукой, и рыцари сопровождения приотстали от собеседников. Керберон тоже отступил, но держался на несколько шагов ближе. Фрагг Монтекассино бросил на него быстрый взгляд, однако ничего не сказал. За долгие годы знакомства у них с телохранителем сложились странные отношения: они могли перерасти чуть ли не в товарищеские – оба они знали толк и в достойных друзьях, и в достойных врагах, – когда бы гро-вантар не огорчал так часто Берголомо. За это Керберон молча и упорно на него сердился.

Впрочем, не тот человек был великий магистр, чтобы обращать внимание на недовольство одного, к тому же бывшего, наемного убийцы.

Падре Берголомо промокнул лоб платком.

– Я так и не научился играть в эти игры, – горячо заговорил он. – Почему она нашлась? Зачем именно сейчас? Что в ней такого важного, чтобы взамен забирать человеческую жизнь? Я знал Элевтера еще мальчишкой – милый, смышленый, ужасно стеснительный. Шарики эти еще… Я их почему-то помню: у него была целая коробка разноцветных стеклянных шариков. Деревянная такая потертая коробка, обитая выцветшим синим шелком. Элевтер любил дарить подарки и любил, когда вокруг радуются. Таким он и остался. Он всегда был одержим новым знанием: ради того, чтобы раскрыть еще одну тайну природы, он мог опуститься на дно морское или подняться в бездну ночного неба…

– То есть он живота своего не пожалел бы за это. Тогда в чем проблема – не вижу внутреннего противоречия.

– Все-таки ты циник.

– Спасибо. Не часто услышишь от тебя похвалу.

– Если бы ты слышал, как он кричал, – прошептал великий логофет.