Имя богини - Угрюмова Виктория. Страница 102

– Не ершись, – примирительно говорит тот, обращаясь к га-Мавету, – не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.

И га-Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.

– Ты уничтожишь ее! – Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.

– Уничтожу, – соглашается он.

– Ты уничтожишь всех ее спутников.

– Уничтожу, – шепчет Смерть одними губами.

– Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.

– Да, владыка.

– А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.

– Да, повелитель.

– И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.

– Да, Великий Лахатал.

– И мир будет нашим.

Га-Мавет собирается с последними силами и кричит:

– Ты ли это говоришь, брат?! Или кто-то иной вещает твоими устами? – Он бьется в отчаянном крике, пока не замечает, что вслух не произнес ни звука.

Тогда он медленно уходит из дворца, и ноги его по-стариковски шаркают по мозаичной чешуе Авраги Могоя, словно пытаясь стереть его изображение на мраморном полу.

– Сдал что-то братец, – с притворной заботой произносит Джоу Лахатал.

А-Лахатал смотрит на него невидящим взглядом.

– Что с тобой? – окликает его Змеебог.

– Боюсь, что га-Мавет более прав, чем мы с тобой хотим признать. Разве ты не чувствуешь на Варде присутствие какой-то иной, чуждой нам силы? Разве мы поступаем по своей воле и чувствуем себя абсолютно свободными? Разве некто тенью не стоит за нашими спинами?!

– Нет, – коротко отвечает Джоу Лахатал.

– Брат, брат! Не потеряй все!

– Хватит ныть, – говорит Джоу Лахатал. – Займись делом. И чтобы никого из них не осталось в живых.

– Ты действительно этого хочешь? – делает А-Лахатал еще одну бесполезную попытку.

– Поторопись, – доносится с трона.

А-Лахатал покидает пространство, в котором царит его брат, и с размаху погружается в зеленовато-голубые прозрачные воды моря. Это его стихия, его вечная любовь. Он идет по своим владениям между ветвей кораллов, высоких гранитных скал, белых песчаных глыб и остовов затонувших кораблей. Его все больше и больше подмывает двинуться туда, где в глубочайшей впадине моря, на дне, все эти годы спит Йа Тайбрайя. А-Лахатал мечтает однажды встретиться с древним чудовищем лицом к лицу, но всякий раз это желание покидает его, когда он представляет себе огромного монстра, поднимающегося из впадины.

Во всей их семье только Арескои нашел в себе силы сразиться с драконом и победить его. Но Арескри безрассуден...

Забрать человека в царство смерти – дело в общем-то несложное. Нужно только заглянуть ему в глаза, увидеть в них смерть и после этого легким прикосновением принудить душу следовать за собой. Это умение га-Мавет приобрел с самого рождения, и у него почти не случалось ошибок. В своем деле он был мастером и не задумывался над истоками мастерства – вплоть до разговора с Тиермесом.

Спуск в Ада Хорэ перевернул все в душе Черного бога: он испугался. Он впервые увидел, что носит в самой глубине своей души, и одновременно понял, что от себя никуда не убежишь, а значит, рано или поздно грозный Бог Смерти призовет его к себе; и никуда ему не деться, будь он хоть трижды бессмертным. То бездумье, с каким его братья носили Ада Хорэ внутри себя, раздражало и бесило желтоглазого бога – он был готов выть от бессильной ярости. Бессмертные! Бессмертные! Нагло обманутые, нагло обманувшие... Вот почему Тиермес так спокойно уступил ему когда-то свой трон и свои владения. Га-Мавет был в них всего лишь недолгим гостем, которого попросили временно присмотреть за вещами, пока настоящий хозяин изволит отсутствовать.

И все-таки надо было выполнять обещание, данное Джоу Лахаталу. Га-Мавет пришел к выводу, что главным защитником дерзкой девчонки является исполин Бор-донкай. Если бы не этот великий, надо признать, воин, то маленький отряд был бы уничтожен еще трикстерами или в битве под ал-Ахкафом и теперь братья-боги не метались бы в панике, предчувствуя появление путешественников в Сонандане. Впрочем, беспокойство они тщательно скрывали как друг от друга, так и от самих себя. И только Малах га-Мавет посмел признаться себе в том, как отчаянно он боится всего: и людей, которые не хотят умирать – и не умрут, и Тиермеса, коварного прекрасного бога.

Га-Мавет догонял маленький отряд, чтобы уничтожить Бордонкая.

Странное дело, Четыре существа – смертных, слабых, уязвимых – никогда раньше не смогли бы не только испугать, но сколько-нибудь долго задержать его внимание. Он уничтожил бы их всех походя, движением пальца. А теперь, столкнувшись с незнакомой силой этих людей, он был бы рад, если бы смог убить хоть одного из них.

Что же случилось с вами, великие бессмертные боги, если вы, как воры, крадетесь в ночи, чтобы похитить чужую жизнь?

В тот день они чуть было не загнали своих бедных лошадей, устремившись к Онодонге с такой скоростью, что, казалось, ничто в мире их уже не остановит. Усталость перестала ощущаться через короткое время, и четыре всадника пришпоривали взмыленных коней, не останавливаясь ни на минуту. То, что называют скорбью, было малостью по сравнению с теми чувствами, которые обуревали друзей. Ни один из них так и не смог ответить на довольно простой вопрос – что же они должны были сделать? Поступить так, как поступили, – приняв жертву, которую принесли им Эйя, Габия и Ловалонга, – или остаться рядом и погибнуть вместе, если гибель все-таки суждена.

Первым опомнился Джангарай. Несчастное животное под ним захрипело и отказалось скакать. Рыжий конь медленно шел, едва ступая тонкими мускулистыми ногами. Его бока тяжело вздымались, из груди вместе с дыханием вырывались жалобные, почти человеческие стоны; он весь был в мыле.

Джангарай поспешно соскочил на землю, закричав товарищам, чтобы они остановились. Он даже не рассчитывал на то, что его услышат с первого раза, но тем не менее придержал коня Бордонкай, а за ним и Каэтана с Воршудом поторопились спешиться.

Помня о том, что после такой бешеной скачки коней нельзя оставлять в полном покое, четверо друзей взяли в повод дрожащих от усталости, полузадохнувшихся скакунов и стали водить их по полю медленными кругами, кляня себя за жестокость и бездумность, потому что если кони падут, то в этом безлюдном крае достать новых невозможно. Все ато время они упорно молчали, лишь изредка перекидываясь фразами. Наконец; кони обсохли и перестали дрожать. Тогда их расседлали и пустили пастись.

Воршуд занялся крошечным костерком и стряпанием скудного ужина из тех немногих припасов, что у них еще сохранились. Бордонкай лег на спину и уставился в высокое звездное небо, жуя травинку. Каэтана вытащила карту и тупо в нее уставилась, понимая, что ничего не видит в ней, – но она была не в состоянии изменить положение на более удобное или просто пошевелить рукой. Поэтому так и сидела над развернутым листом.

Никто из них не заметил, как на поляне появился старый знакомый – желтоглазый черноволосый красавец в черных одеждах, опоясанный мечом. Он вышел из воздуха в том месте, где короткий миг назад еще никого не было, и решительно шагнул к друзьям.

Альв застыл над своей стряпней, вцепившись ручками в какую-то кастрюльку, чудом уцелевшую среди вещей во время этого безумного странствия. Бордонкай приподнялся на локте, а Джангарай, подхватив свои мечи, поспешил навстречу ночному гостю. Тяжелая тишина повисла над поляной, и только дымный костерок слегка потрескивал.

– Ну что же, – сказал га-Мавет, в упор глядя на Каэтану, как некогда в башне эламского замка. – Ничего не могу сказать – теплая встреча у нас с вами получается. А сейчас я передам вам волю великого Джоу Лахатала. Я пришел за Бордонкаем – его время наступило.