Крепость - Уилсон Колин Генри. Страница 27

Неприязнь этой женщины была так велика, что Найл невольно почувствовал, как сам наливается гневом.

Судя по всему, она даже не догадывалась, что Найл проник в ее мысли. У стражницы было что-то общее с пауком-шатровиком. хотя жизненный заряд в ней был, безусловно, куда сильнее.

Частично из озорства, частично из любопытства юноша решил внушить ей мысль, что кто-то пристально следит за ней из окна детской. Несколько секунд ничего не происходило. Женщина продолжала слушать Одину, кивая и остро поглядывая на Найла и Дону. И тут вдруг она резко, словно уже не в силах вынести, обернулась и посмотрела в сторону детской. Найл подивился успеху своей проделки.

Он мысленно велел ей поднять руку и почесать нос. На этот раз стражница подчинилась незамедлительно.

Юноша отказывался верить своим глазам. Сама того не сознавая, она подчинялась его воле! Он заставил женщину переступить с ноги на ногу, поиграть притороченным к поясу топориком, потянуться и потереть поясницу.

В конце концов Найл вынудил отвернуться и проверить, кто же так пристально смотрит ей в спину. Пока она это делала, он украдкой поцеловал Дону. Когда стражница обернулась, они уже сидели как ни в чем не бывало.

Через пару минут Одина сделала Доне знак, который та сразу же поняла.

– Пора идти, – огорченно вздохнула девушка. – Надо отвлечь твоих сестренок, а то расхнычутся, когда будете уходить.

Она обернулась удостовериться, что стражница не смотрит в их сторону, потянулась и нежно погладила Найла по щеке, а затем поднялась и взяла за руку Мару:

– Ну что, сыграем в прятки? Давайте-ка вы с Руной прячьтесь, а я пойду искать.

Спустя минуту Руна и Мара уже почти скрылись среди кустов, и Одина показала жестом: все, пора уходить. Найл попытался напоследок поймать взгляд Доны, но та, не оглядываясь, уже спешила через лужайку.

Когда садились в лодку, юноша выглядел таким рассеянным, что едва не ступил прямо в воду.

Но дело было вовсе не в том, что его огорчила разлука с Доной и сестренками, Найла терзали тысячи вопросов и отрывочных мыслей, от которых, казалось, вот-вот закипит мозг. Ему еще ни разу не приходилось так глубоко размышлять над сложными понятиями, и юноша боялся, что его рассудок этого не выдержит.

Одно было совершенно ясно. Стражница – человек, а вовсе не паучиха. Разум ее если и имеет сходство с паучьим, то оттого лишь, что таким его сделали – в самом раннем возрасте в него впечаталось паучье мышление. Ведь и Вайг в конце концов так натаскал осу-пепсис и муравьев, что по ряду признаков они уже едва не напоминали людей…

Отсюда напрашивался ответ, как именно смертоносцам удается держать в подчинении своих слуг.

В отличие от жуков-бомбардиров, пауки не могут общаться с людьми напрямую. Да это им и ни к чему. Достаточно просто заронить идею, образ действия. В каждой из прислужниц Повелителя смертоносцев гнездилось «второе я» – фактически сущность паука…

Пока смертоносны держат это «второе я» в повиновении, они истинные хозяева своих рабов. Но они не задумываются над тем, что кто-нибудь из людей может обладать более сильной волей и подчинить себе их слуг.

Тут юноша впервые осознал, отчего Повелителю так не терпится раскрыть его, Найла, секрет.

Овладей люди навыком внедряться в сознание и управлять мыслями, дни паучьего господства окажутся сочтены. Закабаленный разум – это замок, к которому подходят несколько ключей.

Потрясенный этим открытием, Найл одновременно, не отвлекаясь от своих мыслей, изучал Одину.

Бесспорно, в ней гораздо больше человеческого, чем в стражнице. Но даже у нее какая-то часть разума будто дремлет. Теперь юноша понимал: дело в том, что и ее разум порабощен пауками.

В ней подавлено чувство подлинной независимости, а она о том даже не подозревает.

Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина всегда четко выполняла свои обязанности и привыкла жить по другому распорядку.

Дела и задания в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало.

А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не понимала, что делать дальше. Сайрис надо вернуть в женский квартал – это несомненно. Но как поступить с Вайгом и Найлом?

Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Мысль, что с матерью предстоит расстаться, толкнула Найла на отчаянный поступок. Он пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, он спросил:

– Куда мы теперь направимся?

– Я отведу вас назад к новому управителю, – ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе.

Чувствовалось, что она довольна собой: выход-то какой удачный. Найлу стало совестно.

Но когда он увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), то испытал удовлетворение от мысли, что сумел добиться хоть какой-то, пусть и временной, отсрочки.

На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было возниц: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до того, устали они или нет.

Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости – до нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.

Ватага рабов тянула через площадь подводу, нагруженную землей, несколько человек подталкивали ее сзади.

Возле подножия башни рабов было больше – они засыпали воронку. Среди общего скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.

– Почему эти люди работают вместе с рабами?

– В наказание. Непослушных и ленивых слуг могут осудить на рабство, – ответила Одина и, улыбнувшись, добавила: – Это едва ли не лучший способ поддержать порядок. Они умереть готовы, лишь бы не угодить в рабы.