Паразиты сознания - Уилсон Колин Генри. Страница 37

Реакции мировой прессы я уделял лишь поверхностное внимание. Не было ничего удивительного в том, что отклики многих периодических изданий звучали враждебно и скептически. Венская «Уорлд фри пресс» открыто заявляла, что нас пятерых следует взять под стражу и не выпускать до тех пор, пока не раскроются все обстоятельства дела о массовом самоубийстве. Лондонская «Дейли экспресс», наоборот, высказала мнение, что нам следует поручить командование войсками ООН и снабдить всеми полномочиями, дающими возможность сражаться с паразитами любыми средствами, которые покажутся нам эффективными.

Одна из публикаций встревожила нас всех. То была статья Феликса Хазарда в «Берлинер Тагблатт». Хазард, вопреки ожиданиям, осмеянию ничего не подверг и «исповедь» Рибо не поддержал. Судя по тону, факт о грозящей миру опасности, исходящей от этого внезапно объявившегося врага, он принимал изначально. Но если этот врат, спрашивал Хазард, способен «захватывать власть» над умами отдельных людей, то как доказать, что он не захватил нас самих? Мы заявили о существовании паразитов во всеуслышание, но этот факт еще ни о чем не говорит. Может, мы вынуждены были это сделать, чтобы уберечь себя: после выступления Рибо нас могли привлечь к ответу за совершенные нами злодеяния... В целом тон статьи нельзя было назвать серьезным; он звучал так, будто Хазард не воспринимал происходящего всерьез и относился ко всему с легким сарказмом. То, что Хазард — пособник врага, не вызывало у нас никакого сомнения.

И еще один вопрос, требовавший немедленного решения. До настоящего времени доступ репортеров к месту раскопок на холме Каратепе был закрыт. Но, очевидно, они свободно контактировали с самой разношерстной публикой из числа рабочих и солдат, дежурящих на раскопках. Надо было по возможности со всем этим покончить. Потому мы с Райхом предложили в один из вечеров сопроводить в район раскопок специально отобранную группу репортеров, согласившись и на присутствие там телекамер. Мы распорядились, чтобы к нашему прибытию были обеспечены строжайшие меры безопасности, и чтобы непосредственно к площадке никто из представителей прессы не подпускался.

В десять вечера назначенного дня команда из репортеров числом в пятьдесят человек дожидалась нас в двух транспортных вертолетах. На борту этих громоздких машин перелет к Каратепе занял час. По мере приближения к кургану внизу стала видна площадка, вся залитая пронзительным режущим светом: телекамеры были пущены за десять минут до нашего прибытия.

План казался надежным на сто процентов. Мы провожаем группу репортеров вниз до самого «блока Абхота», доступ к которому теперь уже открыт, и прибегаем к телекинезу для нагнетания атмосферы безотчетной тревоги и страха. Затем из числа репортерской братии специально отбираем нескольких с наиболее уязвимой психикой и делаем попытку вызвать в них волну беспросветной паники. Понятно, именно из этих соображений мы и умолчали тогда, во время пресс-конференции, о наличии у себя способностей телекинеза. Мы понимали, что, негласно к нему прибегая, сможем представить своих врагов в еще более неприглядном свете.

Разрабатывая план, мы приняли в расчет все, кроме паразитов. Незадолго перед посадкой я расслышал, что репортеры в соседнем вертолете, оказывается, поют. Мне это показалось странным. Мы подумали, что они, должно быть, успели каким-то образом накачаться спиртным. Лишь приземлившись, мы поняли, в чем тут дело. Вокруг явственно ощущалось присутствие паразитов. Свой обычный метод они на этот раз заменили на противоположный: вместо того чтобы высасывать энергию из своих жертв, вкачивали ее. Многие из репортеров страдали пристрастием к выпивке и, как и большинство представителей этой профессии, не отличались особым интеллектом. В силу въевшейся уже привычки полученная «в дар» ментальная энергия воздействовала на них таким же образом, что и алкоголь. И те из репортеров, что летели в одном вертолете с нами, едва смешавшись с собратьями по перу, моментально прониклись духом бесшабашного веселья. Я расслышал краем уха слова телекомментатора: «Ну уж этих-то парней мысли о паразитах никак не беспокоят. Они, судя по всему, принимают происходящее за шутку».

Предупредив устроителя передачи, что начало задержится, я кивком указал своим спутникам на вагончик прораба, стоящий на дальнем конце площадки. Уединившись там за закрытыми дверями, мы сосредоточенно углубились в попытке выяснить, что можно в создавшейся ситуации предпринять. Связь между нами установилась легко, и мы сумели проникнуть в мозг некоторым из репортеров. Поначалу разобрать, что именно там происходит, было непросто: подобное мы проделывали впервые. По счастливой случайности мы наткнулись на репортера, частота мозговых колебаний которого была такой же, как у Рибо. Это позволило более четко пронаблюдать за ходом его церебрального процесса. Мозг имеет примерно дюжину основных центров удовольствия, из которых нам наиболее знакомыми являются эротический, эмоциональный и коммуникативный. Имеются в нем также центр интеллектуального удовольствия и центр высших интеллектуальных проявлений, связанный с человеческими силами самоконтроля и самопреодоления. Есть, наконец, еще пять центров, которые в людях, фактически, неразвиты вообще; они выделяют энергию, именуемую нами поэтической, духовной и мистической. У большинства этих людей паразиты вызвали резкий единовременный приток энергии в коммуникативный и эмоциональный центр. А тот факт, что людей было пятьдесят, довершил остальное: механизм «толпы» усилил ощущение удовольствия.

Мы впятером сконцентрировались на выбранном для изучения репортере. Нам не составило труда подавить этот центр и понизить общий эмоциональный тонус репортера до состояния внезапной депрессии. Но стоило снять давление, как наш испытуемый мгновенно оправился. Мы попытались нанести паразитам удар напрямую — бесполезно. Они находились за порогом нашей досягаемости и не думали к нему приближаться. Ощущение было такое, будто направленная против них энергия расходуется совершенно впустую и они над нами попросту потешаются.

Положение складывалось тревожное. Мы пришли к решению: чтобы как-то его контролировать, надо будет опираться исключительно на телекинез, что потребует тесного сближения с умами репортеров.

Кто-то снаружи крепко постучал по двери и крикнул: «Але! Нам вас долго еще ждать?» Тогда мы вышли наружу и заявили, что можно приступать.

Мы с Райхом пошли впереди. Репортеры двинулись следом, развязно смеясь. Голос комментатора не умолкая лопотал сзади; братья Грау, замыкающие шествие, ни на минуту не упускали его из-под бдительного контроля. Мы слышали, как работник телевидения озабоченно вещает: «Что ж, судя по всему, многие здесь настроены крайне беспечно. Но меня никак не оставляет чувство, что все это напускная бравада. Ощущение какого-то странного, тревожного ожидания царит здесь весь вечер...» В этом месте репортеры разразились смехом. И вот мы, состроив умы в единый колебательный контур, стали постепенно увеличивать давление, нагнетая исподволь тревожное беспокойство и смутный страх. Смех мгновенно оборвался. Я громким голосом произнес: «Спокойно! Воздух на такой глубине не так чист, как хотелось бы. Но он не отравлен».

Туннель, составляющий в высоту метра два с половиной, углублялся под углом двадцать градусов. Спустившись вниз на сотню метров, мы все разместились в нескольких сцепленных между собой вагончиках на рельсах. За все время спуска протяженностью шестнадцать километров не было слышно ничего, кроме грохота колес. Душевное самочувствие репортеров за это время упало настолько, что необходимости усугублять и без того гнетущую атмосферу у нас не было. Туннель по форме отдаленно напоминал штопор. Проложить его каким-либо иным образом можно было, разве только сделав ход в нескольких километрах от Черной Горы, обосновав для этого еще одну площадку — но тогда обеспечивать безопасность объектов стало бы вдвое сложней. Всякий раз, когда вагонетки со скрежетом кренились на очередном повороте, чувствовалось, как в умах у людей поднимается волна беспомощного смятения. Кроме того, они боялись, что исходящая от колес вибрация обрушит какой-нибудь из участков подземного коридора. Прошло полчаса, прежде чем расстояние до блока Абхота было преодолено. Зрелище это само по себе выглядело достаточно внушительно. Исполинские темно-серые грани блока уходили, сужаясь, вверх, словно какой-нибудь утес.