Паразиты сознания - Уилсон Колин Генри. Страница 41

Мягко снижаясь сквозь зыбкие видения и образы памяти, я старался сохранять пассивность, игнорировать их. Если б я допустил ошибку и сконцентрировался на одном из них, то тот, мгновенно разросшись, обратился бы в самостоятельную, обособленную вселенную. Я, к примеру, раз неожиданно натолкнулся у себя в памяти на запах трубочного табака «Джинджер Том», который курил в свое время мой дед. Об этой детали я так давно уже не вспоминал, что невольно приостановился, проникшись интересом. Тотчас же я разглядел в своем воспоминании и деда, и полоску сада при его доме в Линкольншире. Оказалось, что я сам фактически стою в том саду, а окружающая обстановка была воссоздана в таких мельчайших подробностях, что при других обстоятельствах я бы, безусловно, поверил в реальность происходящего. Решительно высвободившись, я отторг эту притянувшую меня картину и секунду спустя уже вновь снижался в дышащую теплом темноту.

Эта темнота полна жизни и не является простым отражением телесной бытийности. Это та жизнь, что, подобно электричеству, роится в эфире Вселенной. Так, о нижних пластах можно говорить как о «детской» — очень яркое по окраске чувство тепла и уюта безмятежной невинности; мир ребенка, не воплощенного в телесность.

Под «детской» наличествует пустота, под стать пустоте межзвездного пространства — своего рода «всеобщее отсутствие». Этот ареал особо страшен, в нем можно легко потерять ориентир. Во время всех своих ранних экспериментов я неизменно впадал на этом участке в сон и пробуждался лишь по прошествии многих часов. На этом уровне пространства нет ничего, что могло бы ответным бликом отразить чувство осознанного бытия, вообще наличие жизни как таковой. Поэтому здесь единственного отвлечения достаточно, чтобы связующая нить осмысленности была мгновенно утрачена.

Вот до такой лишь глубины я и мог погружаться, и то мне периодически приходилось подниматься до уровня «детской», чтобы как-то восстановить ориентировку.

В течение всего этого времени наши умы по-прежнему находились друг с другом в телепатическом контакте. Нельзя сказать, чтобы мы вместе, всемером, плавали, так сказать, бок о бок. Каждый был сам по себе; связь с другими обеспечивал мозг. Все это значило, что мы, удерживая один другого под своего рода «дистанционным контролем», могли прийти друг другу на помощь. Случись мне заснуть, нечаянно угодив в сад к своей бабушке, товарищи меня бы разбудили. Случись кому-то из нас подвергнуться нападению, как все мы тотчас бы «очнулись», сплотившись для отражения атаки. Но на этой глубине человек находится наедине с собой.

И вот сейчас дистанционный контакт подсказывал, что Холкрофт погружается все глубже и глубже. Меня охватил восторг. На такой глубине я стал абсолютно невесом; сознание уподобилось пузырю, который сила давления выталкивает наружу. Было ясно, что для дальнейшего погружения требуется какая-то дополнительная «хитрость», но, чтобы ее освоить, нужна определенная работа, предварительная практика. А когда для этого не остается ничего, кроме как прибегнуть к осознанному мышлению, тут уж ничего поделать нельзя. Холкрофт, очевидно, эту «хитрость» уже освоил.

Ход времени в этих регионах ума почти не ощущается; оно идет и в то же время не идет, если это имеет какое-то значение. Так как при этом нет тела с присущим ему нетерпением, ход времени здесь становится чем-то условным. Судя по всему, паразитов поблизости не было, поэтому я просто ждал, сохраняя, впрочем, бдительность. Вскоре я почувствовал, что Холкрофт возвращается. Минуя область снов и воспоминаний, я плавно тронулся вверх и возвратился в чувственное сознание примерно через час после начала эксперимента. Холкрофт был все еще в бесчувствии. Прошло около десяти минут, прежде чем он открыл глаза. Румянец с его щек сошел, но дыхание было ровным.

Холкрофт оглядел нас спокойным взором, и мы поняли, что ничего особенного он не сообщит. Холкрофт сказал:

— Что-то странное. Там, внизу, не ощущается почти ничего. Я едва не подумал, что они вообще нас оставили.

— Совсем ничего не заметно?

— Именно. Раз или два, правда, кое-кто мелькнул, но это так, мелочи в сравнении с обычным их количеством.

То же ощущение отмечали у себя и мы. Это выглядело обнадеживающе. Но особого счастья никто из нас не чувствовал.

Среди дня мы впервые за трое суток включили телевизор, посмотреть новости. И тут стало ясно, чем занимались паразиты эти три дня. Мы узнали об убийстве, совершил которое некто Обафеме Гвамбе. Убрав в результате государственного переворота президента Объединенных Штатов Африки Нкумбулу, этот человек завладел городами Кейптауном и Аденом. Далее был передан отрывок из радиообращения Гвамбе, сделанного после переворота. Мы тревожно переглянулись. В беспокойство мы пришли оттого, что Гвамбе, судя по всему, находился под властью паразитов сознания. К тому же теперь мы знали паразитов достаточно хорошо и отдавали себе отчет, что недооценивать их действий — опаснейшая из ошибок.

Суть политики паразитов мы раскусили тотчас же. Фактически они с успехом практиковали ее вот уж двести лет, заставляя человечество то и дело отвлекаться на войны. За два столетия у человечества выработалась привычка: изменяя здравомыслию, забываться на какое-то время угаром. Два столетия паразиты подкидывали людям иные заботы и чаяния.

Мы сидели за разговором до поздней ночи. Было очевидно, что этот новый оборот событий требует решительных действий, но вот каких? Нами владело ощущение странного предчувствия. В три часа ночи все легли спать. В пять утра нас разбудил Холкрофт.

— Они что-то задумали, — сообщил он. — Я это чувствую. Думаю, лучше поскорей убраться отсюда.

— Куда?

На этот вопрос ответил Райх:

— В Вашингтон. Думаю, лучше всего будет встретиться и составить разговор с президентом.

— Но что это даст?

— Не знаю, — ответил Райх. — Но у меня ощущение, что, сидя здесь, мы теряем время.

В отлагательствах не было смысла. Хотя до рассвета оставался еще час, мы направились к вертолету, предоставленному в наше распоряжение правительством Соединенных Штатов. Когда рассвело, внизу уже виднелись длинные прямые улицы Вашингтона. Вертолет мы аккуратно посадили на улице неподалеку от Белого Дома. Навстречу, держа атомную винтовку наготове, выбежал стоявший у ворот постовой. Человек это был молодой, и нам не составило труда убедить его сходить за начальством, пока мы садим вертолет на лужайку перед Белым Домом. Сила телекинеза давала нам одну из самых приятных привилегий: немедленно пропадали всякого рода бюрократические препоны.

Прибывшему офицеру мы вручили адресованное президенту послание, а сами покуда пошли прогуляться и выпить где-нибудь кофе. Встречным прохожим наша группа из одиннадцати человек казалась, вероятно, какой-нибудь деловой делегацией. Нам попался большой, с зеркальным фасадом ресторан, где мы заняли два столика возле выходящего на улицу окна. Устроившись за столиком, я заглянул в ум к Эбнеру. Почувствовав, от кого исходит касание, тот улыбнулся мне и сказал:

— Забавно. Мне б сейчас думать о нависшей над человечеством и этим городом опасности, — я, кстати, сам родом из Вашингтона, — а я, наоборот, чувствую какое-то презрение к снующим здесь по улице людям. Они все спят. И что с ними случится, меня как будто не очень даже трогает...

— Не забывай, неделю назад ты сам был одним из них. Я позвонил в Белый Дом и узнал, что все мы к девяти часам приглашены на завтрак к президенту. Возвращаясь назад средь бесконечного потока спешащих на работу людей, мы вдруг почувствовали, что тротуар у нас под ногами мелко дрогнул. Мы перекинулись недоуменными взорами.

— Землетрясение? — озадаченно спросил Эбнер.

— Нет, — ответил Райх. — Взрыв.

Мы ускорили шаг и были в Белом Доме уже в восемь сорок пять. У вышедшего навстречу офицера я спросил, не слышал ли он каких-нибудь известий о взрыве.