Брат мой, враг мой - Уилсон Митчел. Страница 65

– Кен довел его до белого каления, вот и всё, – пояснил Торн. – Этот самолет хозяину милей любимой девушки. Боже упаси издеваться над ним – это всё равно, что издеваться над самим Волратом. А Кен сделал и то другое.

– И Волрат, как мальчишка, решил с ним поквитаться.

– Может и так, только он этого не сознает. Нашему хозяину просто кажется, будто он решил, что сейчас самый подходящий случай испытать машину.

– Оба они – малые дети, – со злостью сказала Марго. – Не знаю, чьи пеленки мокрее. Заставьте его спуститься, Мэл, пока Кен его не доконал!

– Заставить его невозможно, – сказал Торн. – Он хочет…

Мэл не успел докончить – самолет опять промчался над полем, точно тяжелым цепом молотя их своим оглушающим ревом, потом вернулся, ещё раз обрушил на них гул и грохот, и так снова и снова, пока все, кто был в конторе, не сдались окончательно, уже не пытаясь переговариваться, и только голос Кена, комментировавшего происходящее, извилистой струйкой тек из репродуктора, да и тот каждую секунду тонул в свистящем гуле мелькавшего самолета.

Приземлившись, Волрат вылез из самолета и зашагал прочь, даже не оглянувшись. Он вошел в контору, красный, злой и молчаливый. Не подымая глаз, он принялся перебирать бумаги на столе, руки его дрожали. Через несколько минут, пошатываясь, вошел Кен; наушники сползли ему на шею, а микрофон болтался на груди, как медальон.

– Чем хороши полеты – в них можно встретить любопытнейших мерзавцев, – небрежным тоном заявил Кен. Затем он в упор посмотрел на Волрата, и в голосе его появилась язвительная вкрадчивость: – Я оглох, но вы меня, надеюсь, слышали?

Дэви ничего не ответил, а Волрат бросил на Кена гневный взгляд.

– Ладно, свой аппарат вы проверили. Что ж, отвечает он нашим требованиям?

– Вы получили в точности то, что заказывали, мистер Волрат, – сказал Кен. – Счет вам пришлют завтра утром. Если мы вам опять понадобимся, позовите. Пойдем, Дэви; установка пусть останется там, где она есть. Она теперь принадлежит этому субъекту.

Впервые за всё время он повернулся к Вики и послал ей сияющую улыбку, как герой, только что одержавший победу в борьбе с воздухом, – единственный, кто с честью вышел из этой борьбы.

– Рад вас снова видеть. Вики. Вы хорошо выглядите. Пошли, Дэви.

И Дэви пошел за ним, даже не обернувшись, не полюбопытствовав узнать, какой ущерб причинил ему Кен.

Весь вечер Дэви находился в нервном напряжении, как будто судьбу его сейчас где-то решали слепые и глухие судьи. Он слонялся возле столика с телефоном на случай, если позвонит Вики, не сомневаясь, что по первому же её «хэлло» он узнает, хочет ли она попросить к телефону Кена. Он чувствовал её близость так, как если б она ходила по соседней комнате.

Наконец в десять часов вечера терпение его иссякло. Если ей нужен Кен, пусть будет так. В последний момент он сказал Кену:

– Я иду в мастерскую… – И, не вдаваясь в объяснения, ушел.

Одиночество стлалось в воздухе, когда он зажег свет в пустой конторе. Пока он выполнял заказ авиационного завода, весь штат мастерской под руководством Кена продолжал работать над основным изобретением. Дэви глядел на стопки бумаг, на рулоны чертежей и недоконченные эскизы – следы дневной работы, но это была уже не его работа, и он почувствовал себя незваным пришельцем. Он пошел по лабораториям, глядя на приборы, сконструированные не им, на схемы, созданные без его участия.

Присев к столу, он взял рабочую тетрадь и стал читать записи, день за днем отмечающие ход работы за последние недели. Здесь были идеи, к которым он не имел отношения, проблемы, о возникновении которых он даже не знал. Дэви качал головой, читая записи о методах, которые он не стал бы применять, но следующие же страницы доказывали, что Кен всё-таки находил искомый ответ. Эти страницы раскрывали прагматический подход Кена к творчеству – здесь он действовал самостоятельно, без всякого вмешательства Дэви. Во всем этом был один только Кен, и Дэви пришлось признать, что Кен – молодец, хотя в последнее время он не раз позволял себе усомниться в этом.

Взгляд его упал на телефонный аппарат, стоявший возле его локтя. Пока он сидит тут, Вики, наверное, уже позвонила Кену, и они мирно поговорили, нежно улыбаясь в трубку. И если она звонила, то, конечно, Кен и не подумает сообщить об этом Дэви. Этот разговор, означающий, что они вновь открыли для себя друг друга, навсегда останется между ними.

Дэви вдруг представилось, что он – центральная фигура в каком-то сложном танце; он выделывает па то с Кеном, то с Вики, но когда Кен и Вики берутся за руки, они отходят куда-то в тень и там исполняют фигуры, которых он не видит. А он стоит, застыв в выжидательной позе, пока кому-нибудь из них не придет в голову подбежать к нему и, взяв за руку, продолжать с ним танец.

В первый раз за последние годы Кен вновь приобрел в грустных глазах Дэви то величие, каким он наделял его, когда они были детьми, – величие победителя, со светлой улыбкой стоящего на высоком пьедестале, всеми любимого, обворожительного, небрежно протянувшего ладонь, в которую победы сыплются одна за другой.

На следующее утро к восьми часам стали сходиться техники, и, хотя Дэви видел их ежедневно, сейчас ему казалось, будто он вернулся в мастерскую после долгого отпуска. Утро ушло на проверку того, что он видел накануне вечером, а после полудня всё было готово к первому испытанию новых схем. В последний момент на стеклянной пластинке был намалеван черный крест; этот грубый рисунок установили перед камерой.

Дэви и Кен вошли в темную будку, сооруженную для защиты передающей трубки от постороннего света. Хоть бы получить самое смутное изображение – на большее они и не надеялись. Дэви нагнулся и повернул переключатель – шестидюймовый экран трубки превратился в светлое лунное оконце.

Опалово-молочный круг светился ровным светом, но по нему пробегали тени облаков, словно в ясную зимнюю ночь разгулялся штормовой ветер. Кен нажал зуммер – знак для подачи видеосигнала.

И вдруг в лунном окошке замелькал снег с такой быстротой, что стало больно глазам. Мелкие хлопья перемежались огромными снежными кляксами, которые, врываясь в поле зрения, тотчас же расплывались; но сквозь метель где-то вдали маячило единственное неподвижное пятно в этом слепящем белом столпотворении – призрачные очертания вертикально поставленного черного креста.

Итак, после стольких лет работы и мечтаний они добились наконец передачи изображения. Несколько секунд Дэви сидел неподвижно. Потом нагнул голову и потер усталые глаза.

– Ну, – тихо сказал он, – вот ты и добился своего.

– Черта с два я добился, – убитым голосом отозвался Кен. – Может, если б это случилось год назад, я бы обрадовался, но сейчас такое изображение нельзя показать Броку. Это не стоит двадцати тысяч долларов, из чьих бы карманов он их ни добывал.

– Снег портит всё дело, – сказал Дэви. – Погляди, может, найдешь, откуда он берется. А всё-таки, что там ни говори, изображение ты получил.

Кен принялся давать помощникам подробные распоряжения. Метель на экране трубки сузилась и превратилась в луну, а луна сузилась до светлой точки, которая, как светлячок, бесцельно блуждала по экрану, пока снаружи делались новые подключения, а потом снова стала яркой луной, а из луны опять посыпалась та же буйная метель. На этот раз на экране уже не было креста, так как помощники убрали видевший его электронный глаз. Но метель бушевала по-прежнему.

– Вот тебе ответ, – сказал Кен. – Помехи возникают не в самой камере, а только в усилительной цепи – видно, она чересчур мощная. – Он выключил приемную трубку, и в будке наступила полная темнота. – И всё-таки, чтобы воспроизвести любой сигнал, необходимо ещё большее усиление.

– Но ты принимаешь хаотическое движение электронов в первом каскаде. А что представляет собой снег, ты сам знаешь.

– Так что же прикажешь делать? – сердито спросил Кен. – Сигнал передающей трубки так же слаб, как хаотическое движение электронов. И, насколько я понимаю, это нас заводит в тупик.