Живи с молнией - Уилсон Митчел. Страница 21

Он поднялся с дивана, охваченный тайным страданием.

– Не знаю. Может, во мне самом есть какой-то вывих, который заставляет находить в этом что-то привлекательное.

С самого начала Тони был с нею осторожен. Все эти годы, с тех пор как он впервые ее увидел, он знал, что любить эту девушку – несчастье. Он начал интересоваться ею перед своим последним отъездом за границу. С тех пор как Дональд Питерс и Джек Хэвиленд стали компаньонами. Тони несколько раз встречался с Лили в доме брата. Лили превратилась в очаровательную женщину. Она была вся в бледно-золотистых тонах, с томной улыбкой и таким взглядом, словно знала, что все ее тайны известны, но она – в милосердных руках. В Париже Хэвиленд снова встретился с нею, но роман начался только прошлой осенью, когда он вернулся на родину.

Этот роман продолжался и сейчас, спустя полгода. Для него было пыткой сознавать, что она несчастна, но он знал, что не в его силах облегчить ее горе. Он знал, что если однажды поддастся обуревавшим его порывам, то в ее глазах исчезнет печаль, но исчезнет также и любовь.

Хэвиленд уже утратил способность непосредственно воспринимать происходящее, и, глядя на Лили, он видел за ее спиною образ Фокса, наблюдающего за ними усталым взглядом, точно ему наперед была известна неизбежная развязка и он терпеливо ждал, пока они к ней придут.

«Конечно, – говорил взгляд Фокса, – вы сами знаете, Тони, что не сможете долго выдержать. У вас никогда не хватало сил для длительного напряжения».

Тони прошел через комнату и выключил радио.

– Пора идти, – отрывисто сказал он. – Пойду надену смокинг.

– Давайте посидим еще немножко, – попросила Лили. – Обещаю, что не буду вас ни о чем спрашивать.

– Нет. – Он обернулся и вежливо добавил: – Разумеется, если вы устали, я отвезу вас домой.

Ее лицо побледнело, и он почувствовал, что в эту минуту она его ненавидит.

– Вы очень деликатны, Тони, – сказала она с легкой иронией. – Но не беспокойтесь, я как-нибудь выдержу. Могу ли я, в виде особой милости, идти сегодня с вами рядом или должна, как всегда, тащиться на два шага позади?

Он молча вышел в соседнюю комнату и стал надевать смокинг.

– Простите меня. Тони. Я не хотела вас обидеть, – робко и униженно сказала она, стоя перед закрытой дверью. Он ничего не ответил.

На следующее утро Тони Хэвиленд пришел в лабораторию, все еще не отделавшись от того тяжелого, гнетущего чувства, которое он всегда ощущал после вечера, проведенного с Лили. Только увидя Эрика за чертежной доской, он спохватился, что совсем забыл о его вчерашнем вторжении.

– Вы делаете чертеж конденсатора? – медленно спросил Хэвиленд.

Эрик поднял глаза и сдвинул брови – увлекшись работой, он не сразу сообразил, о чем его спрашивают.

– Какого конденсатора? Ах, да!.. Нет, – сказал он, снова принимаясь чертить. – Этот план никуда не годится. Четверть тонны все-таки. Вибрация будет нам очень мешать. Мы придумаем что-нибудь другое.

Хэвиленд с минуту молча смотрел на него, потом повесил пальто и шляпу.

– Наверняка придумаем, – тихо сказал он. – Я в этом не сомневаюсь.

3

По мере того как проектирование прибора подвигалось вперед, Эрик все больше и больше увязал в бесконечном количестве деталей. Когда пришло время вычерчивать вакуумную систему, Эрик дошел до такого состояния, что мог выполнять только мелкую техническую работу по точным указаниям Хэвиленда; но если Хэвиленд и заметил, что Эрик ходит как в тумане, он ни разу не выказал ему своего недовольства.

Через две недели после Нового года первая стадия работы была закончена.

– Ну вот, теперь весь наш прибор на бумаге, – сказал Хэвиленд. Последние месяцы они беспрерывно вычисляли, чертили, подчищали чертежи и снова чертили. – Выглядит он красиво, но построим мы с вами что-нибудь совершенно на него непохожее.

– Что вы хотите сказать? – спросил Эрик.

Хэвиленд усмехнулся.

– Когда приступаешь к сооружению прибора, выясняется, что упущено множество важных вещей. Почти все приходится переделывать. Тем не менее начинать надо, имея на руках какой-то план.

Мастерская могла приступить к изготовлению деталей для прибора не раньше, чем через месяц. Эрик воспользовался этим, чтобы на время отвлечься от проектов и заняться подготовкой к аспирантским экзаменам. Он понимал, что должен выдержать их отлично. Если оценки будут только удовлетворительные, ему, конечно, разрешат закончить докторскую диссертацию, но никто не станет заботиться о его дальнейшей судьбе. А при нынешней безработице даже педагогу или научному работнику очень трудно устроиться на службу и подавляющее большинство физиков не находит себе применения.

Экзамены начались на первой неделе марта, и тут вдруг оказалось, что, кроме него, экзаменующихся нет и брать эту крепость придется ему одному. Каждое испытание занимало целый день. В этом году весна наступила рано, воздух был напоен ласковым туманным теплом. Ежедневно в течение целой недели его с утра усаживали в комнату, давали длинный список вопросов и такое количество бумаги, что ее хватило бы на несколько объемистых монографий, и оставляли одного. Он писал, пока у него не отнималась рука, потом отдыхал, стоя у окна и глядя на свободных людей, которые беззаботно разгуливали по улицам университетского городка и дышали весенним воздухом. Чудесная погода за окном постоянно отвлекала его внимание и напоминала о том, что в жизни есть и другие, гораздо более легкие пути.

Каждый вечер, уходя домой, он заглядывал в тихую, пустую лабораторию Хэвиленда. Трудно было определить на глаз, какая новая деталь появилась в тот или иной день, но как только Эрик входил в помещение и включал свет, его тотчас же охватывало тревожное ощущение каких-то перемен, происшедших в его отсутствие. Эрик воспринимал это как немой упрек. Он был уверен, что работа без него неуклонно идет своим чередом; он снова стал сомневаться, так ли уж он нужен Хэвиленду.

Впервые он начал понимать вопрос, который задал ему Фокс почти два года назад, при его поступлении в аспирантуру. «Почему вы хотите стать ученым?» – спросил его тогда декан. В самом деле, почему, – спрашивал себя Эрик. Одни только экзамены на докторскую степень требовали неимоверного количества работы, и даже если он успешно справится и с экзаменами, и с исследовательской работой, какие награды ожидают его в будущем? Место преподавателя в университете, если ему повезет, с окладом в сорок или пятьдесят долларов в неделю. Да и что, наконец, дает сама работа? Он припомнил, что когда Чэдвик открыл нейтрон, газеты уделили открытию не больше столбца, тогда как первые страницы были сплошь посвящены описанию погони полисменов за убийцей в Нью-Мексико. Газеты знают истинную цену событиям. Заработок физика примерно равняется заработку полисмена, а каждый американец знает, что полисмены получают слишком мало. Теперь Эрик даже удивлялся собственной тупости во время того, разговора с Фоксом. Он покачал головой и перестал думать об этих мучительных вопросах. У него были более неотложные дела.

Последний экзамен он сдавал Уайту. Эрику говорили, что о результатах он узнает только через неделю, но через несколько часов после того, как он окончил письменную работу, Уайт разыскал его в ассистентской. Эрик спал, положив усталую голову на стол.

– Я прочел вашу работу, – сказал Уайт своим обычным ворчливым тоном.

– Как вы ее находите?

– Насколько я понимаю, у остальных вы прошли хорошо. Фокс явно доволен, Пегрэм и Куимби тоже, но, милый мой, мне вы написали черт знает что.

Эрик медленно выпрямился. Он был в совершенном изнеможении. Ему вдруг стало все безразлично.

– Скверно, черт возьми, – сказал Эрик. – Я ответил на все ваши вопросы так, как требовалось, а если вы не умеете их составлять, то это уж ваше дело. Вы дадите мне переэкзаменовку сразу или придется ждать еще полгода?

– Что вы так расстраиваетесь? – спросил Уайт. – Я же не говорю, что вы провалились. Мне просто не нравится, как вы отвечаете на вопросы. В сущности говоря, вы сделали работу неплохо. Очевидно, я надеялся, что вы окажетесь гением. А вы не гений.