Живи с молнией - Уилсон Митчел. Страница 43

Сконструированный ими прибор служил для получения узкого, толщиною в карандаш, потока заряженного электричеством газа, который должен был попадать прямо на кусочек металла величиною в мелкую монетку. Поток этот настолько рыхлый, что материальность его можно установить лишь в высоком вакууме, сквозь который он проходит. Чтобы создать такие условия в лаборатории, пришлось установить целый ряд сложных приспособлений. Путь наэлектризованного луча от камеры, где он возникает, до мишени размером в монетку, составляет не более пяти футов и пролегает сквозь ряд щелей, которые должны уменьшить размеры луча, а также через ряд интенсивных электрических полей, которые должны придавать ему скорость, и все это происходит в полном вакууме. Результаты опыта зависят от того, что произойдет в тот момент, когда луч ударится в мишень. Луч сам по себе очень слаб, и необходимо использовать всю его интенсивность. Значит, надо поместить мишень таким образом, чтобы луч попадал в самый ее центр.

Эрик продолжал излагать свой план. Хэвиленд слушал молча, пока, наконец, Эрик не спросил о его мнении, предложив на выбор два варианта. После некоторого колебания Хэвиленд высказал свои соображения. Эрик стал отстаивать другой вариант и продемонстрировал приспособление, которое он собирался применить. Он передал его Хэвиленду и стал отвечать на возражения, посыпавшиеся одно за другим. Хэвиленд против своей воли увлекся спором и постепенно доказал, что он прав. Эрик кротко принял свое поражение и вмонтировал деталь в прибор, туда, куда указал Хэвиленд. То же он проделал и со второй деталью – и медленно, постепенно, наперекор желанию Хэвиленда, началась сборка прибора.

– Ну, ладно, – сказал Хэвиленд, доведенный до белого каления, – собирайте эту штуку, будь она проклята, и давайте покончим с этим.

Он снял пиджак и галстук и, ни слова не говоря, принялся осматривать остальные секции прибора, нуждавшиеся в проверке. В полном молчании продолжая осмотр, он расстегнул рубашку, а вскоре сбросил ее совсем, потому что от работы диффузионных насосов и приборов высокого напряжения в помещении стало очень жарко. Через каких-нибудь пятнадцать минут после прихода в лабораторию он уже подал сигнал к началу испытания.

– Ладно, – сказал он. – Запечатывайте!

Эрик повиновался. Страх его прошел: что бы ни случилось потом, он теперь знал, что сегодня они во всяком случае доведут испытание до конца. Привычными движениями руки он включил механические насосы. Услышав тяжелое хлюпанье, он зажег волоски огромного выпрямителя. Секции прибора одна за другой включались в работу, и разбросанные по всему помещению крохотные сигнальные лампочки бледно замерцали в дневном свете. Хэвиленд и Эрик не сказали друг другу ни слова, хотя каждый остро ощущал присутствие другого возле глухо и ритмично постукивавшего прибора. В комнату проскользнул Фабермахер, но они не обратили на него внимания. Он тихонько присел на подоконник.

Между Хэвилендом и Эриком не существовало никаких неясностей. Эрик знал, что вовсе не перехитрил Хэвиленда, он только сумел воспользоваться угрызениями его неспокойной совести. Взаимная неприязнь была ясна обоим и не нуждалась в дальнейших определениях.

Но, несмотря на холодную враждебность, они дружно работали над опытом, который глубоко интересовал их обоих. Где-то в темноте зарождалась струя газа – душа опыта. Пустое пространство, через которое лежал ее путь, было запечатано так плотно, как только позволяла изобретательность человеческого ума. Ни один человеческий глаз не мог проникнуть внутрь, где помещалась мишень, все наблюдения производились с помощью электрических пальцев и запечатлевались на электрической сетчатой оболочке. Эти сверхчувствительные пальцы принадлежали одновременно и Эрику и Хэвиленду, и что бы между ними ни происходило, никакая вражда не могла разобщить их, пока они были спаяны работой воедино, как сиамские близнецы.

Злобная неприязнь стремилась разъединить их и сделать врагами; общее дело, давшее им одни глаза и одни руки на двоих, тесно их связывало; выйти из положения можно было, только всецело подчинившись либо одной силе, либо другой. Но если бы они даже попытались отойти друг от друга и существовать обособленно, все равно пересилила бы тяга к единению. Одного вида и шума работающего прибора было бы достаточно, чтобы снова слить их души воедино, потому что у них были общие воспоминания и общие переживания, связанные с творческой работой над ним. Они произносили односложные слова или цифры и понимали друг друга с такою же быстротой, с какой веко реагирует на попавшую в глаз соринку.

В одиннадцать сорок, через два с половиной часа после начала испытания, они уже знали, что луч бьет в самый центр мишени и что плотность наэлектризованной струи газа в тысячу раз больше, чем во время первого испытания, несколько месяцев назад. Оба поняли это одновременно, потому что проверяли друг друга при помощи одних и тех же вычислений. Каждый сидел на своем обычном месте: Хэвиленд – у регулятора напряжения, Эрик – возле циферблатов мишени. Они возились с бумагами и логарифмическими линейками; мерно постукивали насосы и убийственно тихо возрастало огромное напряжение. Непрерывно производимые расчеты позволяли им устранить возможность ошибок, прежде чем приступить к следующей стадии опыта.

Фабермахер не шевелясь наблюдал за ними с подоконника. Он следил не только за их скупыми сдержанными жестами, не только за медленным движением стрелок на циферблатах, но и за владевшим обоими напряжением. Он как бы утратил свое «я» и растворился в общем мышлении этих двух людей, понимая все, что они одновременно думали про себя, и шаг за шагом следуя за логическим развитием их мысли. В эти минуты он жил настоящей жизнью, и мир, в котором обитали сейчас все трое, назывался миром чистой науки. Ожидая, пока они определят, что произойдет, когда луч ударится о мишень, Фабермахер наслаждался полным счастьем.

Столкновение тоненькой струйки газа с металлическим диском было подобно катастрофическому столкновению двух светил в миниатюре. Благодаря своей скорости мельчайшие частицы газа, каждая – крохотное солнце, стремительно ударялись о крепко сцепленные атомы металла. Микроскопические планеты разбивались, и электронные осколки вихрем разлетались во все стороны по тонкому серебру мишени. Продукты разрушения атомов незримым роем проникали из прибора в комнату. Задача состояла в том, чтобы обнаружить существование этого невидимого роя и определить его природу.

За плечом Эрика, в четырех футах по прямой от прибора стоял горизонтальный стержень. Стержень находился прямо напротив мишени, к нему была прикреплена медная коробка в виде куба, каждое ребро которого равнялось четырнадцати дюймам; куб этот мог свободно двигаться вдоль стержня от одного конца до другого. От куба тянулись гибкие провода, соединявшие его чувствительным прибором на столе у Эрика. В кубе находилось множество вакуумных трубок и крошечная камера с парафиновой прокладкой; все это было обложено свинцовыми пластинками. Эрик взглянул на Хэвиленда, с нетерпением ожидая приказа приступить к следующей стадии опыта, в которой предстояло использовать этот детектор.

– Прежде чем начать… – сказал Хэвиленд. – Какой толщины свинец?

– Три дюйма, – ответил Эрик. Существовавшее между ними особое взаимопонимание на миг было вытеснено другим, более обыденным чувством, и лицо Эрика стало жестким. – Что вас беспокоит?

– Хочу проверить, не слишком ли много будет рентгеновских лучей.

– Никаких рентгеновских лучей не будет, – ответил Эрик. – Я носил детектор в рентгеновскую лабораторию и ставил его на расстоянии шести дюймов от высоковольтной трубки. Без свинцовых щитков – немедленная реакция. Со свинцом – никакого впечатления. Больше того, я понес детектор в Институт рака и попробовал на нем действие радия. Результаты почти те же самые. Этот прибор фактически реагирует только на нейтроны. И если от аппарата исходят нейтроны, мы их почувствуем. А если от него ничего не исходит, мы это тоже почувствуем.