Канун Дня Всех Святых - Уильямс Чарльз Уолтер Стансби. Страница 24

— Свечи!

Она выскочила из постели, мгновенно накинула халат и нащупала спички, потом метнулась в темноте к туалетному столику, на ходу чиркая спичкой и протягивая ее к свечам. В тот момент, торопливо зажигая их одну за другой, она не успела еще осознать образ, мелькнувший в овале зеркала, но когда все свечи разгорелись, она резко обернулась.

И чуть не упала. Между ней и зеркалом, отражаясь в нем, стояли трое. Один — ближе к ней, двое других — чуть поодаль. Из зеркала пристально смотрели на нее три одинаковых лица. Безумное чутье подсказывало, что ближайший — это он, ее хозяин, чье дитя она носит под сердцем. Но кто же тогда другие — подобия? люди? любовники? Шестикратный ужас, ближний и дальний, застыл совершенно неподвижно. Эти двое не были ни тенями, ни призрачными эманациями, они обладали и плотностью, и формой. С минуту она смотрела не отрываясь, изо всех сил вцепившись в край стола, потом покачнулась, обмякла и рухнула на пол.

Когда она пришла в себя, Клерк был один. Позже он уверил ее в своей подлинности. Двое других — только образы, точные копии, способные действовать и посланные с важными поручениями. Занавески были отдернуты, в мире занимался серый рассвет. Она глядела на вересковые пустоши за окном и знала, что где-то там идут навстречу утру эти невероятные существа. Мир был готов для них, и они отправились готовить его. Потом он оставил ее, и с той ночи между ними не было больше физической близости. Она — даже она — не вынесла этого бреда. Она верила Саймону, но порой начинала сомневаться. В последовавшие двадцать лет, работая на него, она гадала, действительно ли служит оригиналу или только одной из его мыслеформ, управляемых издали настоящим человеком. Но она гнала эти мысли. Она обратила внимание на газетные статьи о появлении в Китае великого религиозного философа, а в России — великого священника-патриота, и, конечно, догадывалась — нет, не кто, ибо в них не было личностного начала, — а что они такое. Война скрыла их на время, но теперь, когда война кончилась, они возникли снова, провозглашая повсюду мир и любовь, и сопровождавший их проповеди энтузиазм сметал все преграды, народ за народом покорно склонялся перед этой троицей.

Каждый вызывал утроенную энергию одобрения и восхищения. Требовали, чтобы трое проповедников встретились и начертали свое священное писание, а также политические взгляды, чтобы они полностью приняли на себя бразды правления. Так было с ним в Америке и, несомненно, было бы и здесь, если бы он не ушел деликатно в тень. Во всем мире, не считая самого Клерка, только она знала, что на самом деле двое других — вообще не люди, а приспособления, автоматы, плоть от его плоти и кость от его кости, но лишенные воли и души.

Она знала, почему он стремится к уединению. Наверное, он уже сейчас справился бы со всем миром, но предпочитал не спешить. Волшебное ораторское искусство вкупе с гипнозом, чудесные исцеления и другие таланты быстро приводят к идолопоклонству, однако всегда остаются отдельные трудновоспитуемые, и вот для них-то приходилось пока прибегать к искусству личного обольщения, им предназначался этот сухой шепоток: «Ты — не такой, как все, ты не подлежишь закону, ты — особенный». Он играл на обеих струнах, управлял толпами, но не пренебрегал и отдельными душами. Она сама попалась когда-то на эту удочку: и ей еще повезло, потому что она оказалась полезной и даже стала матерью его ребенка. Облегчит ли это чувство покинутости? Вряд ли.

Даже когда свершится то, ради чего призвали в этот мир Бетти, и дочь их уйдет в духовные пространства, она не станет ближе к нему. Он ведь и сам уже почти дух. Скоро именно духи станут его спутниками, и тогда…

Только сначала ему все-таки придется совершить то, что так долго откладывалось. Когда через Бетти будет установлена связь с тем, иным, миром, ему придется отправиться в Европу, а может, и дальше — в Персию или Индию. Туда же должны будут прийти его двойники, за каждым из которых стоят толпы и толпы фанатичных приверженцев. Обряд воссоединения свершится в тайне, и тогда все будет в его руках.

Она отвела от него глаза, только она одна среди всех собравшихся могла воспринимать одновременно и Клерка, и происходящее вокруг, и поэтому видела, как начинают терять разум остальные. Они начали медленно раскачиваться взад-вперед; лица утрачивали осмысленное выражение; руки протягивались к нему. Они все больше походили на насекомых с той картины, а лица их приобретали все больше сходства с его собственным.

Едва взглянув на картину Джонатана, она узнала лицо, которое так часто видела в этом доме, узнала пустой и беспомощный взгляд умалишенного. Потому и разозлилась так сильно. Но он-то не мог видеть себя в эти минуты. Она быстро взглянула на Ричарда — пора бы и ему ощутить власть здешнего хозяина.

А для Ричарда эта опасность действительно подступила вплотную. Он думал о любви, о том, что могло бы означать это слово для него, доведись ему встретить какую-нибудь отзывчивую душу. Ведь Лестер понимала его далеко не всегда. Какие-то ее ритмы плохо согласовывались с его собственными. Он шевельнулся, словно пробуя свой собственный ритм, совсем немного: вперед-назад, вперед-назад. Глаза открылись чуть пошире, голова чуть запрокинулась, и тут его взгляд упал на женщину, сидящую напротив. Она показалась ему такой же, как накануне, и внезапно он вспомнил картину Джонатана.

Он вспомнил насекомых и с удивлением увидел их вокруг себя. Ах, вот оно что! Он попал под какое-то влияние, что-то воздействовало на его сознание. Ричард с некоторым усилием заставил себя выпрямиться, сесть ровно и собраться. Да, он неосторожно подошел к самому краю, но в последний момент успел отпрянуть. Он подумал о Лестер, но не о красоте ее и не о страсти; он представил себе, как она сердится, и в тот же миг на пороге вечности услышал голос, тот самый, что недавно звучал на Вестминстерском мосту. Он, как живой, раздавался у него в ушах: «Почему ты заставляешь меня ждать?» Сознание взметнулось в тревоге: если она ждет, что он тут делает?

Он снова стал собой — «плохонькое создание, зато свое»; по крайней мере, его больше не раскачивало то существо на троне. Вернулась природная рассудительность.

Он огляделся и сразу заметил круглое окно. Он услышал голос Клерка, который все еще говорил, но теперь звук был такой глухой и странный, что Ричард едва признал его за голос. Он больше походил на эхо выкрика за углом коридора, только это эхо не усиливало, а ослабляло звук, словно он исходил из глубокого круглого окна в толстой стене. То, что оно круглое — не странно, бывают всякие, а вот почему оно такое толстое? Простое окно, выходящее во двор на какую-то пустую площадку… Нет, кто-то был там, кто-то заглядывал в окно, какая-то женщина.

Он испытал огромное облегчение, когда обнаружил, что это не Лестер. И все же чувствовал, что с Лестер она как-то связана. Она уже входила в комнату, входила прямо сквозь стену. Она улыбнулась, и по этой улыбке Ричард тут же узнал ее. Эвелин, подруга жены, погибшая вместе с ней. Она улыбалась Клерку, и, мельком оглянувшись, Ричард увидел, как по лицу сидящего на троне скользнула гримаса, заменяющая улыбку. Он услышал, как с отзвуком человеческого голоса смешивается другой звук — высокий звук не то трубы, не то флейты, упавший из поднебесья, как птичий крик, только птицы здесь были ни при чем. Ричард прикрыл глаза, но и сквозь опущенные веки видел, как эти двое улыбаются друг другу. И звук, и гримасы с очевидностью подсказали ему, что происходит преступление. Он чувствовал, что стал свидетелем неземной встречи, самым ужасным в которой было именно это показное дружелюбие. Если бы он иначе относился к этим вещам, то сказал бы, что в комнате запахло проклятием и вечными муками. Но тут была только улыбка — ни боли, ни протеста, но какая-то ужасающая непристойность таилась за всем этим. У него на глазах рушился духовный закон. Он видел неподвижно сидящего мужчину и наполовину вышедшую из стены женщину, ничтожнейшее существо, однако настолько исполненное низости, что его чуть не стошнило.