Лишенные веры - Уильямс Джон Л.. Страница 17

И потому они приходят сюда, в основном с весьма интересными коллекциями записей – у ищущих духовного просветления почти наверняка обнаруживается старый редкий альбом «Dead» или ворох импульсовских записей Колтрейна. Сегодняшний представитель явно отдавал предпочтение «Santana» и «Mahavishnu Orchestra» [86], но у него нашлось множество рок-штучек – «Steely Dan», Джони Митчелл, очередной чертов Боб Дилан – и он был счастлив полученным за них смехотворным деньгам. Несомненно, я вел себя не вполне адекватно, только в этих ищущих духовного роста меня всегда что-то отталкивало.

Джеки же, что неудивительно, вообще с ними не общалась. Буржуазная мразь с отклонениями, вот как она их называла. Поэтому мы помирились, и она немного рассказала мне о своей домашней жизни. Оказалось, у нее проблемы с подругой, Кейт. Джеки подозревала, что Кейт ее использует.

– Что ты имеешь в виду под использованием?

– Я имею в виду, что я ее по-настоящему не интересую. Ей просто нравится сама идея.

– Идея чего?

– Ну, ты понимаешь…

– А, то есть, ее интересует только твое тело?

Один взгляд на лицо Джеки – и я понял, что попал в точку. Постепенно история выплыла наружу. Кейт тоже состояла в СРП. А как же иначе? Челны СРП – имеющие гораздо больше общего с искателями духовного просветления, чем им хотелось бы – могли выходить в свет только в сопровождении соратников по партии. Джеки же теперь была не только лесбиянкой, а еще и представителем рабочего класса, что придавало ей веса. Кроме того, она состояла в комитете Лесбийской домовой ассоциации, владеющей несколькими большими домами в Дальстоне. Эта Кейт, которой исполнилось двадцать три и которая только что закончила Суссекский университет, не соглашалась выходить с Джеки, пока та не попросит включить ее в домовую ассоциацию. Джеки была увлечена, поэтому согласилась. Так Кейт получила собственную комнату и – неожиданно – собственную личную жизнь. А теперь ходили слухи, что она завела себе новую подружку.

Я не знал, что сказать. На дворе были те времена, когда еще существовал этикет. Сегодня я бы, не задумываясь, выдал, что, на мой взгляд, Кейт – всего-навсего коварная сучка, готовая на все, чтобы получить желаемое. Тогда же мне, мужчине, чтобы оговорить Кейт, женщину, даже лесбиянку, потребовался бы весь такт очень тактичного человека. Больше такта, чем я мог себе позволить. Поэтому я решил ограничиться избитыми фразами и притвориться, будто мне не все равно. Что и сделал.

А Джеки, кажется, радовалась, что поделилась со мной. Почти предав свою партию, она сказала, что с ними не всегда легко обсуждать такие вещи. После работы мы зашли в индийское вегетарианское кафе за углом, ели самосас и дозас, а потом прошлись до автобусной остановки на Чаринг-Кросс-Роуд, где встретили двух парней из соседнего магазинчика, торговавшего одеждой пятидесятых, которые заявили, что «мы обязательно должны пойти с ними в этот потрясающий клуб».

Вот почему около полуночи мы оказались втиснутыми на обитое красным бархатом сиденье возле пианино, явно сохранившегося еще с сороковых годов, в клубе на Фрит-Стрит. Рядом с пианино стояла личность неопределенного пола в вечернем платье и пела – должен признаться, мне казалось, что у меня галлюцинации – классические песни кокни-мьюзик-холла голосом Марлен Дитрих. Я помню, там было «Maybe It's Because I'm a Londoner». А еще, особенно выразительно, «Walking Down The Strand». Вот что он/она пело, а остальные ревели «Have a Banana». Остальные представляли собой дикую смесь из пожилых сердцеедок, юных сердцеедок и людей, похожих на модных студентов из Сент-Мартинза за углом.

Джеки истерически хохотала.

– Боже мой, – простонала она, – если бы мама с папой это видели!

Оказалось, Джеки была истинной кокни, из тех, что сейчас сохранились только в новых городах Эссекса. Ее родители жили в Степни и переехали в Биллерикэй, когда Джеки исполнилось три. Большую часть своего детства она провела, нанося визиты разнообразным тетушкам и дядюшкам и потягивая лимонад в забегаловках, где оркестр из органа и барабанов наяривал «Выкати бочку», пока коровы не возвращались домой.

В ту ночь коровы собрались домой около часу, когда мы вывалились в ночной Сохо и чуть не свалились под колеса такси. Я поступил как джентльмен, и Джеки, неуклюже поцеловав меня в щеку, поехала к себе. Я же перешел через Чаринг-Кросс-Роуд, чтобы сесть на ночной автобус до Кэмдена. Посмотрел на расписание на остановке и понял, что ждать еще полчаса. Тогда я направился на Лейчестер-Сквер, в круглосуточную кофейню, чтобы купить «эспрессо».

Внутри мельтешили соратники по клубу. Я столкнулся со стоящей передо мной в очереди девушкой, у которой, похоже, были проблемы с равновесием, и она, обернувшись, сказала мне «привет».

Я ответил «привет», а на моем лице расплылась та особая усмешка, которую подсознание приберегает специально для подобных случаев, когда с вами здоровается совершенно незнакомый нетрезвый человек.

К счастью, на этот раз смущение оказалось обоюдным.

– Слушай, – слегка заплетающимся языком пробормотала она, – точно знаю, что где-то тебя видела, только не помню где. Как тебя зовут?

– Джефф, – сказал я, и внимательно посмотрел на нее, а она на меня. И внезапно мы оба вспомнили, и она смущенно отвернулась, потому что я узнал в ней секретаршу Этериджа, ту, что выбежала из офиса в слезах.

– Мэнда, – произнес я. – Тебя ведь так зовут, да?

– Да, – ответила она и, очевидно, расхрабрившись после выпивки, заявила: – Ты ведь друг этого сраного Этериджа, верно?

– Нет, – возразил я. – Едва ли.

– А. Ну, если когда-нибудь встретишь этого костлявого проклятого барыжащего коксом говнюка, двинь ему от меня, ладно?

– Что?

– Двинь ему, – повторила она. – Ну, типа вот так, – и с удивительным для столь массивной и пьяной женщины проворством махнула ногой в дюйме от моего носа.

– Нет уж, – я нервно отшатнулся. – Ты сказала, наркоговнюка?

– Ага. Хочешь купить чего-нибудь?

– Не совсем, – ответил я и, смерив ее своим лучшим серьезным трехутренним взглядом, поинтересовался, не желает ли она выпить со мной кофе.

– Не-а, – ответила Мэнда. – Мне надо идти, – и кивнула на толпу взъерошенных модных девиц возле двери.

– Тогда просто скажи, почему он ударил тебя?

– О, Господи, – вздохнула она. – Понятия не имею. Потому что я перепутала посылки. Или не приехал курьер. Или не позвонил его гангстерский дружок из Сохо. Откуда же мне помнить, он вечно из-за чего-то ярился. Однако тот раз был последним. Счастливо!

И она ушла.

Я вернулся на Чаринг-Кросс-Роуд, сел на автобус, а когда уже собирался рухнуть на кровать, зазвонил телефон.

– Да? – спросил я, поеживаясь от мрачного предчувствия, которое всегда возникает, если кто-то звонит в четыре утра.

– Это я, – тонким голоском отозвался Мак. – Слушай, я в участке. Кентиш-Таун.

Он сказал, что его обвиняют в ночной краже со взломом и «прочем дерьме». И дал телефон своих манчестерских адвокатов, которые «знали, что делать».

Чего нельзя было сказать обо мне. Я позвонил в полицию, где мне посоветовали отвалить и подождать до утра. В семь часов, почти не сомкнув глаз, я набрал манчестерский номер и связался с адвокатом – ранней пташкой, согласившейся взять дело. Весьма вероятно, что Маку предъявят обвинение и выпустят, если он сообщит свой адрес. Я предложил воспользоваться моим, и адвокат решил, что это сойдет. Кроме того, он собирался позвонить лондонскому адвокату, чтобы тот занялся судом.

Итак, в одиннадцать утра мы сидели на скамейке в Хампстедском городском суде. Мы – это я, Мак и адвокат по имени Прайя. Мак напропалую флиртовал с Прайей, но его мысли явно витали где-то далеко. Возможно, он удивлялся, как можно быть настолько тупым, чтобы не заметить, что прямо рядом с музыкальным магазином на Кентиш-Таун-Роуд находится полицейский участок.

Зато, сказала Прайя, это означает, что к моменту появления полиции Мак ничего не успел украсть. Может, удастся отделаться умышленным нанесением ущерба. С другой стороны, с таким, хм, послужным списком, продолжила она, не стоит надеяться на лучшее. В общем, Прайя хотела сообщить Маку, что его ждет тюрьма.