Предназначено на слом - Уильямс Теннесси "Tennessee Williams". Страница 1
Теннесси Уильямс
Предназначено на слом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Уилли.
Том.
Декорация напоминает картину «Домик у железной дороги», выставленную в Музее современного искусства на Пятьдесят третьей улице. Железнодорожные пути на окраине небольшого городка в штате Миссисипи. Молочно-белое зимнее утро – такие бывают только в этой части страны. Влажный прохладный воздух. Невысокая насыпь и рельсы, за насыпью – задник, на котором написан большой желтый сборный дом, пребывающий сейчас в безотрадном запустении. Некоторые окна второго этажа зашиты досками, часть крыши обвалилась. Местность вокруг на редкость плоская. Слева, на заднем плане, щит с объявлением, возвещающим:
«Джин и ром», несколько телеграфных столбов и по-зимнему голых деревьев. Бескрайнее молочно-белое небо; время от времени карканье ворон, похожее на треск разрываемой ткани. В случае необходимости настроение может быть усилено модернистской трактовкой изображения на заднике. Девочка УИЛЛИ – весьма примечательное существо. Она худа как щепка; на ней изношенный, но все еще вызывающий наряд: вечернее платье из синего бархата с грязным кружевным воротником кремового цвета и сверкающее ожерелье из фальшивых бриллиантов. На ногах пара истпепанных туфель из посеребренной кожи с большими декоративными пряжками. Запястье и пальцы унизаны дешевой бижутерией. На ее детском личике алеют малиновые пятна – неумело положенные румяна; губы нелепо подмазаны сердечком. Ей лет тринадцать, и во всем ее облике, несмотря на косметику, есть что-то неистребимо детское и невинное. Она то и дело разражается громким хохотом, в котором чувствуется какая-то преждевременная трагичная безоглядность. При поднятии занавеса Уилли осторожно идет по рельсе, балансируя раскинутыми руками, в одной из которых зажат банан, а в другой – невероятно растрепанная кукла с грязными светлыми волосами. Мальчик ТОМ – он немного старше Уилли – наблюдает за ней, стоя под насыпью. На нем вельветовые штаны, голубая рубашка, свитер; в руках – змей из красной папиросной бумаги с хвостом из ярких лент.
Том. Эй! Ты кто такая?
Уилли. Подожди. Вот упаду, тогда и поговорим. (Пошатываясь, продолжает двигаться вперед.)
Том с немым восхищением наблюдает за нею. Ее все больше и больше клонит из стороны в сторону.
(Задыхаясь.) Возьми… мою Растрепку… Ну, мою куклу. Ладно?
Том (карабкаясь на насыпь). Ладно.
Уилли. Боюсь разбить ее… когда упаду. По-моему… мне долго… не продержаться. Верно?
Том. Факт.
Уилли. Вот-вот… упаду.
Том хочет поддержать ее.
Нет, не трогай меня. Помогать не полагается. Надо все расстояние пройти самой. О господи, до чего же меня качает! И чего я так разнервничалась? Видишь бак с водой, вон там?
Том. Ну, вижу.
Уилли. Оттуда… я и начала. Это самое большое расстояние, которое… мне удалось пройти… ни разу не упав. Вернее, будет самым большим… если я продержусь… до следующего… телеграфного столба. Ой, падаю! (Окончательно теряет равновесие и скатывается с насыпи.) Том (теперь он стоит над ней). Ушиблась?
Уилли. Коленку оцарапала. Хорошо еще, что шелковых чулок не надела.
Том. А ты поплюй на царапину – от этого боль проходит.
Уилли. Попробую.
Том. Звери всегда так лечатся – раны себе зализывают.
Уилли. Знаю. Но больше всего пострадал, кажется, мой браслет: один бриллиант даже выпал. Куда он только закатился?
Том. Тут, в шлаке, его ни за что не найти.
Уилли. А может, и найдем. Он очень ярко блестит.
Том. Все равно поддельный.
Уилли. А ты почем знаешь?
Том. Догадываюсь. Будь он настоящий, ты бы не ходила по рельсам с растрепанной куклой и гнилым бананом в руках.
Уилли. Ишь ты, какой умник! А может быть, я психованная или еще что-нибудь? Не знаешь – не говори. Звать-то тебя как?
Том. Том.
Уилли. А меня Уилли. У нас обоих мужские имена.
Том. У тебя-то почему?
Уилли. Старики ждали мальчика, а я взяла и оказалась девочкой. А у них уже была одна. Элва. Моя сестра. Ты почему не в школе?
Том. Я думал, ветрено будет и мне удастся запустить змей.
Уилли. А почему ты так думал?
Том. Потому что небо совсем белое.
Уилли. Это примета?
Том. Да.
Уилли. Знаю. Оно выглядит так, словно его метлой подмели. Верно?
Том. Ага.
Уилли. И белое-белое. Как чистый лист бумаги.
Том. Угу.
Уилли. А ветра нет.
Том. Нет.
Уилли. Он дует слишком высоко, мы его не чувствуем. Он гуляет гораздо выше, по чердакам, сметает там пыль с ломаной мебели.
Том. А ты почему не в школе?
Уилли. Я в нее не хожу. Уже два года как бросила.
Том. В каком была классе?
Уилли. В пятом «а».
Том. У мисс Престон?
Уилли. Ага. Она вечно твердила, что у меня руки грязные. Но потом я объяснила ей, что это в них зола въелась – я ведь постоянно с рельсов падаю.
Том. Она здорово строгая.
Уилли. Да нет, просто злится, что не вышла замуж. Не представилось случая бедняжке. Вот ей и осталось одно – учить пятый «а» до конца своей жизни. Она как раз начала проходить с нами алгебру, а мне было наплевать, что там означают разные иксы. Вот я и бросила школу.
Том. Но ты никогда не получишь образования, бегая по рельсам.
Уилли. Запуская красного змея, образования тоже не получишь. И, кроме того…
Том. Что?
Уилли. Чтобы преуспеть в жизни, девушке нужно светское воспитание. А я научилась всем этим штукам у моей сестры Элвы. Она страшно нравилась всем мужчинам с железной дороги.
Том. Машинистам?
Уилли. Да, и машинистам, и кочегарам, и проводникам. Даже товарному кондуктору. Наши держали меблированные комнаты со столом для служащих железной дороги. Элва была, можно сказать, главной приманкой. Красивая! – никакой кинозвезде не уступит, ей-богу!
Том. Твоя сестра?
Уилли. Она самая. Один наш постоялец из каждой поездки привозил ей большую красную шелковую коробку в форме сердца, а в той коробке – и шоколад ассорти, и орехи, и конфеты. Здорово?
Том. Д-да.
Карканье ворон.
Уилли. Знаешь, где теперь Элва?
Том. В Мемфисе?
Уилли. Нет.
Том. В Нью-Орлеане?
Уилли. Нет.
Том. В Сент-Луисе?
Уилли. Все равно ни за что не угадаешь!
Том. Где же она тогда?
Пауза.
Уилли (торжественно). Она в юдоли смерти.
Том. Где-где?
Уилли (взрываясь). В юдоли смерти, на кладбище, в могиле! Ты что, глухой, что ли?
Том. Ах вот оно что! Скверное дело.
Уилли. Но ты еще не знаешь всего, приятель. До чего же весело мы проводили когда-то время в этом большом желтом доме!
Том. Представляю себе!
Уилли. Музыка день и ночь, инструменты не смолкают…
Том. Инструменты? Какие?
Уилли. Пианино, виктрола, металлическая гавайская гитара. Каждый на чем-нибудь да играл. Но теперь там до ужаса тихо. Оттуда ни звука не доносится, верно?
Том. Да. В доме никто не живет?
Уилли. Никто, кроме меня. И на стене висит большое объявление.
Том. Что же там написано?
Уилли (громко, но слегка прерывающимся голосом). «Предназначено на слом».
Том. И ты все-таки живешь там?
Уилли. Угу.
Том. Что у вас стряслось? Куда же все подевались?
Уилли. Мать сбежала с тормозным кондуктором. И после этого все развалилось.
Гудок паровоза.
Гудок слышишь? Это курьерский. Ух, как несется!.. А старик мой запил.
Том. Где он сейчас?
Уилли. Исчез. Думаю, мне следовало бы заявить о нем в бюро по розыску без вести пропавших. Он именно так и поступил, когда сбежала мать. Потом мы жили вдвоем с Элвой, пока у нее не разболелись легкие. Ты Грету Гарбо видел в «Даме с камелиями»? Прошлой весной у нас в киношке крутили эту картину. Так вот, она хворала тем же, от чего умерла Элва. Больные легкие.
Том. Да ну?
Уилли. Только в кино все получилось очень красиво. Понимаешь, играли скрипки, всюду груды белых цветов, и все ее поклонники вернулись к ней. Очень трогательная сцена.