Город золотых теней - Уильямс Тэд. Страница 18

Когда она выдергивала шнур, вилка осталась в розетке. Рени тупо глянула на оборвавшийся шнур, потом швырнула его на пол. Там он и остался, как маленькая дохлая змейка.

– Ему всего лишь одиннадцать! Ты не можешь вышвырнуть его только за то, что он шумел! В конце концов, по закону он имеет право тут жить!

– А, теперь ты меня еще в полицию потащишь, девка? – По рубашке Длинного Джозефа расползались мокрые пятна под мышками. Ногти на босых ногах были длинные и желтые. В эту минуту Рени его ненавидела.

– Ты не можешь так поступить!

– И ты иди! Иди-иди, нечего таким умникам в моем доме торчать. Я твоей матери говорил, пока жива была покойница, – зазнается эта девчонка. Вид на себя напускает!

Рени шагнула к нему, обогнув стол. Голова ее, казалось, вот-вот взорвется.

– Ну давай, выброси меня, старый болван! А кто будет для тебя стирать, готовить? Долго ты протянешь на правительственных харчах, без моей зарплаты?

Джозеф Сулавейо тоскливо всплеснул длинными руками.

– И это ты мне говоришь? Мне, который тебя родил? Который тебя в школу эту африканерскую гонял, чтобы ты ерундистикой своей компухерной занималась?

– В школу я ходила сама . – Головная боль превратилась в шипастый ледяной шар. – Это я четыре года впахивала в кафешке, прибираясь за другими студентами. Теперь у меня есть хорошая работа, а я вынуждена, придя домой, за тобой мусор выгребать. – Рени схватила грязный стакан, в котором засохли с прошлого вечера остатки молока, хотела грохнуть его об пол, чтобы тот разлетелся на тысячу острых осколков вроде тех, что уже звенели в ее голове, но через секунду поставила стакан обратно и отвернулась, тяжело дыша. – Где он?

– Где кто?

– Черт бы тебя драл , ты прекрасно знаешь кто!!! Где Стивен?

– Откуда мне знать? – Длинный Джозеф шарил в буфете, выискивая выпитую два дня назад бутылку дешевого вина. – С дружком своим драным ушел. Этим, Эдди. Куда ты вино мое задевала, девка?

Рени развернулась и ворвалась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Говорить с отцом было совершенно невозможно. Зачем она только пыталась?

На столе стояла фотография – отец двадцать лет назад, высокий, красивый, темнокожий. Рядом стояла мать в сарафане без бретелек, прикрывая глаза ладонью от маргейтского [11] летнего солнца. На руках отца примостилась сама Рени, лет трех-четырех, в фантастическом головном уборе, в котором голова казалась больше всего тела. Маленькая ладошка вцепилась в летнюю рубаху отца, точно якорь, удерживающий ее от власти течений судьбы.

Рени покривила рот и сморгнула слезы. Нечего смотреть на старые снимки. Оба ее родителя мертвы – или почти мертвы. Это была жуткая мысль, но оттого не менее правдивая.

В ящике комода она нашла последнюю запасную батарейку, засунула в пульт и позвонила домой Эдди.

Ответил сам Эдди, чему Рени не удивилась – Матси, мать Эдди, больше времени проводила, пьянствуя с приятелями, чем дома с сыном. Отчасти потому Эдди давно отбился от рук, и, хотя по натуре он был неплохим парнем, Рени смотрела на их дружбу со Стивеном косо.

«Господи, да ты на себя глянь, – укорила она себя, ожидая, пока Эдди позовет ее брата, – старухой становишься – только и радости, что на всех ворчать».

– Рени?

– Да, Стивен, это я. С тобой все в порядке? Он тебя не ударил, нет?

– Нет. Куда старому алкашу меня поймать.

Несмотря на обуревавший ее гнев, Рени ощутила укол страха, услыхав, как Стивен говорит об отце.

– Слушай, ты можешь там остаться на ночь… ну, пока папа утихомирится? Дай я поговорю с матерью Эдди.

– Ее тут нет, но она сказала, что не против.

Рени нахмурилась.

– Все равно, попроси ее позвонить. Я с ней поговорить хочу. Стивен, не вешай трубку!

– Тут я. – Голос у него был мрачный.

– Что с Соки? Ты так и не сказал, он появился в школе после… ну, когда у вас были неприятности?

Стивен поколебался.

– Он болел.

– Знаю. Но в школу-то он пришел?

– Нет. Его предки в Дурбан умотали. Кажется, они там с какой-то тетушкой живут.

Рени побарабанила пальцами по пульту, пока не сообразила, что едва не оборвала связь.

– Стивен, включи, пожалуйста, видео.

– Сломалось. Эддина сестренка уронила блок.

Рени пришло в голову, что это может оказаться и враньем – может, Стивен с приятелем занимаются какой-нибудь дрянью и не хотят, чтобы их видели. Она вздохнула. До квартиры Эдди сорок минут на автобусе, а сил у нее никаких не осталось. Ни на что.

– Позвони мне завтра, когда вернешься из школы. Когда мама Эдди вернется?

– Скоро.

– А вы двое чем заниматься будете, пока она не вернется?

– Ничем. – В голосе брата определенно прозвучала нотка самозащиты. – Ну, по сети полазаем. Футбол посмотрим.

– Стивен… – начала Рени и осеклась. Ей не понравилась собственная вопросительная интонация. Как Стивену научиться самостоятельности, если она будет обходиться с ним, как с младенцем? Собственный отец всего пару часов назад засыпал его обвинениями, а потом вышвырнул из дома. – Стивен, я тебе верю. Позвони завтра, ладно?

– Ладно.

Телефон пискнул, и Стивен исчез.

Рени взбила подушку и вытянулась в кровати, пытаясь как-то унять боль в голове и шее. Она хотела сегодня вечером прочесть статью в специальном журнале – такие вещи всегда стоит иметь в загашнике на случай переаттестации, – но слишком вымоталась. Разогреть в микроволновке замороженный обед, посмотреть новости. И попытаться не ворочаться часами в кровати от беспокойства.

Еще один вечер псу под хвост.

– Вы взволнованы, миз Сулавейо. Я могу чем-то помочь?

У Рени перехватило дыхание.

– Меня зовут Рени. И так меня и называй, Ксаббу, а то я чувствую себя бабушкой.

– Извините. Я не хотел вас обидеть.

Узкое лицо бушмена было необычно серьезным. Он поднял галстук и начал внимательно изучать узоры на нем.

Рени стерла с экрана диаграмму, над которой трудилась последние полчаса, вытащила сигарету и сорвала зажигалку.

– Это ты извини. Я не имела права… В общем, я прошу прощения. – Она опустила плечи, глядя на плывущие перед небесно-синим экраном клубы дыма. – Ты ничего не рассказывал о своей семье. Почти ничего.

Рени ощутила на себе его пристальный взгляд. Подняла глаза – Ксаббу и впрямь смотрел на нее, так внимательно, будто из вопроса о семье с помощью дедукции узнал что-то о ее собственных проблемах. Недооценивать бушмена не стоило. Он уже осилил основы программирования и начинал залезать в области, от которых у многих других студентов случались истерики. Скоро он начнет задавать коды на уровне серьезного программиста. И все это – за каких-то несколько месяцев. Если ради этого он учился ночами, Рени не представляла, когда он вообще спит.

– Моя семья? – переспросил он. – В наших краях это слово означает нечто иное. У меня очень большая семья, но вы, я полагаю, имели в виду моих родителей.

– И сестер. И братьев.

– Родных братьев у меня нет, хотя есть двоюродные. Есть две младшие сестренки, обе еще живут с моим народом. Там живет и моя мать, хотя она нездорова. – Судя по выражению его лица, вернее, отсутствию всякого выражения, та была больна серьезно. – Отец мой умер много лет назад.

– Прости. Отчего он умер? Если ты не против, расскажи…

– Сердце его остановилось, – ответил Ксаббу просто, но холодность его тона насторожила Рени.

Ксаббу часто был формален в разговоре, но очень редко – замкнут. Она напомнила ему о боли, которой он не желал делиться. Что ж, это ей понятно.

– А каково это – расти у вас? Наверно, совсем не так, как здесь.

Улыбка вернулась, хоть и едва заметная.

– Я в этом не так уверен, Рени. В дельте мы живем большей частью под открытым небом, и это, конечно, совсем не то, что под городской крышей – знаете, мне до сих пор иногда трудно бывает заснуть. Тогда я выхожу спать в сад, чтобы ощущать ветер, видеть звезды. Моя квартирная хозяйка думает, что я немного помешан. – Он усмехнулся и прикрыл глаза. – Но в остальном, мне кажется, детство остается детством. Я играл, задавал вопросы обо всем, что меня окружало, порой делал то, что мне не разрешали, и бывал за это наказан. Каждый день я видел, как мои родители уходят на работу, а когда подрос – отправился в школу.