Город золотых теней - Уильямс Тэд. Страница 28

– Почему бы тебе не поспать еще, Джонси? Не создавай неприятностей. Их и так вокруг хватает.

Пол снял шинель и пошел вдоль траншеи, пока не отыскал местечко, где вероятность проснуться с мокрыми ногами казалась меньше. Обернув босые ноги шинелью, он прислонился спиной к доскам. Пол знал, что ему не следует сердиться на своих товарищей – черт, своих друзей, единственных друзей, – но над их головами уже несколько дней висела угроза немецкого наступления. А если вспомнить и постоянные обстрелы, призванные сломить их дух, и предчувствие чего-то еще более скверного, и не дающие ему покоя сны… что ж, неудивительно, что нервы у Пола словно в огне.

Он украдкой взглянул на Финча. Тот снова корпел над письмом, присев на корточки возле тускло светящегося фонаря. Успокоившись, Пол повернулся к нему спиной и вытащил из кармана зеленое перышко. Осветительные ракеты уже почти угасли, но перышко, казалось, еле заметно светилось. Пол поднес его к лицу и глубоко втянул носом воздух, но присущий перышку запах уже давно исчез, перебитый запахами табака, пота и грязи.

Оно что-то значило, это перышко, хоть он и не мог сказать – что. Пол не помнил, как подобрал его, и тем не менее оно уже несколько дней лежит в его кармане. Каким-то образом оно напоминало ему про ангела из сна, но он не был уверен почему – скорее всего обладание перышком и вызывало эти сны.

И сны сами по себе были очень странными. Он помнил лишь фрагменты: ангел и тоскующий голос, какая-то машина, пытающаяся его убить, – но каким-то образом сознавал, что даже эти фрагменты есть драгоценные и неосязаемые чары удачи и без них ему уже не обойтись.

«Цепляешься за соломинку, Джонас, – сказал он себе. – Цепляешься за перышко». Он сунул поблескивающий предмет обратно в карман. «Умирающим приходят в голову странные мысли, а кто мы здесь все, как не умирающие? Разве не так?»

Он попробовал отогнать эти мысли. Подобные размышления не замедлят биение усталого сердца и не расслабят дрожащие мускулы. Он закрыл глаза и начал медленно искать тропку, которая заведет его обратно в сон. Где-то по ту сторону ничейной земли снова загрохотали пушки.

«Вернись к нам…»

Пол проснулся, когда небо с треском раскололось. Струйки дождя смывали пот со лба и щек. Небо осветилось, облака внезапно стали белыми по краям и пылающими сверху. Снова мощно рявкнул гром. То были не пушки. И не атака, а просто разбушевавшаяся природа.

Пол сел. В двух ярдах от него неподвижно лежал Финч, прикрыв шинелью голову и плечи. Очередная вспышка высветила ряд спящих в траншее солдат.

«Вернись к нам…» Голос из сна все еще звучал у него в ушах. Он ощутил ее присутствие вновь – и так близко! Ангел милосердия, нежно шепчущий, призывающий… куда? На небеса? Так что же это, знамение близкой смерти?

Когда гром треснул снова, Пол зажал уши ладонями, но не смог отгородиться от грохота или ослабить наполняющую череп боль. Он умрет здесь. Он давно смирился с этим жалким обещанием – во всяком случае смерть принесет успокоение, тихий отдых. Но теперь он внезапно понял, что смерть не станет облегчением: за порогом смерти его ждет нечто худшее, намного худшее. И оно имеет отношение к женщине-птице, хоть Полу и не верилось, что она связана со злом.

По его телу внезапно пробежала дрожь. Нечто из запределья смерти охотилось за ним – и он почти воочию видел это нечто! Глазастое, зубастое, оно проглотит его, и в его брюхе Пол будет мучиться вечно.

Из колодца желудка ужас поднялся к горлу. Когда молния полыхнула вновь, Пол широко раскрыл рот и едва не захлебнулся, когда его наполнила вода. Выплюнув ее, он беспомощно завопил, но вопль растворился в пульсирующем реве грозы. Ночь, гроза, безымянный ужас из снов и смерть – все это обрушилось на него разом.

«Думай о том, как выбраться, – настойчиво напомнил голос из другого полузабытого сна. – О том, как выбраться по-настоящему». Пол ухватился за это воспоминание, как за нечто теплое. В наступившем моменте коллапса это оказалась единственная связная мысль.

Пол, пошатываясь, встал, проковылял несколько шагов по траншее, удаляясь от своего взвода, ухватился за перекладины ближайшей лестницы и поднялся наверх, словно подставляясь под вражеский огонь. Но он бежал от смерти, а не стремился ей навстречу. На вершине лестницы он нерешительно замер.

Дезертирство. Если товарищи его поймают, его ждет расстрел. Он уже видел, как это происходило, когда расстреляли рыжего Джорди, отказавшегося отправиться на вылазку. Парнишке было лет пятнадцать или шестнадцать – он наврал про возраст, когда пошел в армию добровольцем, – и он непрерывно просил прощения и рыдал, пока его не пронзили пули расстрельной команды, мгновенно превратив из человека в сочащийся кровью мешок с мясом.

Когда Пол поднял голову над краем траншеи, воющий ветер почти горизонтально нес дождевые капли. Ну и пусть его расстреляют – пусть расстреляют хоть свои, хоть чужие, если поймают. Сейчас он был безумен, как король Лир. Гроза смыла все его чувства, и Пол внезапно ощутил себя свободным.

«Выбраться…»

Пол споткнулся о верхнюю перекладину лестницы и упал. Небо вспыхнуло вновь. Перед ним, вдоль всей протяженности траншей, тянулись большие обвисшие мотки колючей проволоки, защищавшей томми от немецких вылазок. За ними начиналась ничейная полоса, а за ней, словно вдоль Западного фронта установили огромное зеркало, виднелся темный двойник британских линий. Фрицы тоже отгородились проволокой, защищающей такие же ямы, в которых корчились такие же солдаты.

Куда идти? Какой из почти безнадежных вариантов выбрать? Вперед, через перепаханную ничейную полосу в ночь, когда немецкие часовые и снайперы укрылись в окопах, или назад, через свои линии, в сторону свободной Франции?

Прирожденный ужас пехотинца перед разделяющей армии пустотой едва не взял верх, но ветер был безумен, и кровь бросилась Полу в лицо. Никто не подумает, что он пойдет вперед.

По-обезьяньи согнувшись, он слепо побежал сквозь дождь и вскоре удалился от взводной траншеи на пару сотен ярдов. Присев перед проволочным заграждением и снимая с пояса кусачки, он услышал чей-то тихий смех. Пол застыл, оцепенев от ужаса, но понял, что смеется он сам.

Когда он полез сквозь дыру, концы перекушенной проволоки цеплялись за одежду, словно колючие кусты, охраняющие замок спящей принцессы. Очередная вспышка молнии выкрасила небо белым, и Пол распластался в грязи. Гром не заставил себя ждать – гроза приближалась. Пол пополз, опираясь на локти и колени и потряхивая наполненной грохотом головой.

«Оставайся на ничейной полосе. Где-нибудь отыщется место, откуда можно будет снова вырваться. Где-нибудь. Держись между линиями окопов».

В мире не осталось ничего, кроме грязи и проволоки. А война в небесах была лишь бледной имитацией ужаса, который научился создавать человек.

Пол не мог найти верх. Он его потерял.

Он потер лицо, пытаясь счистить грязь с глаз, но безуспешно. Он плавал в грязи. Он не мог оттолкнуться от чего-либо твердого, не ощущал сопротивления, подсказавшего бы – вот он, грунт. Он тонул.

Он прекратил барахтаться и лег, прикрыв руками рот, чтобы грязь не набилась туда во время дыхания. Где-то далеко слева заработал пулемет, но его сухой треск терялся в вое ветра и грохоте грозы. Пол медленно повертел головой вправо-влево, пока головокружение и смятение не исчезли.

«Думай. Думай!»

Он находился где-то на ничейной полосе и пытался ползти на юг между линиями окопов. Темнота, исполосованная молниями и осветительными ракетами, – это небо. Еще более глубокая темнота, угадываемая лишь по отражениям в стоячих лужах, – это истерзанная войной земля. А он, рядовой Пол Джонас, дезертир и предатель, цепляется за нее, словно блоха за спину подыхающей собаки.

И лежит он на животе. Ничего удивительного. Он всегда лежал на животе, разве не так?

Пол встал на четвереньки и, утопая в грязи, стал пробираться вперед. Годы артобстрелов усеяли землю на ничейной полосе миллионами холмиков и ямок, превратив ее в бесконечное застывшее море цвета дерьма. Он полз уже несколько часов, неуклюже и механически, словно покалеченный жук. Каждая клеточка тела вопила, требуя поторопиться, скрыться, уползти из этого не-места, этой пустынной и безжизненной земли, но двигаться быстрее Пол никак не мог – подняться значило обнаружить себя и подставить под пушки с обеих сторон. Он мог лишь ползти, оставляя позади один жалкий дюйм за другим, прокладывая путь под шрапнелью и грозой.