Поворот Колеса - Уильямс Тэд. Страница 5

— Мы молились, чтобы вы призвали союзников, сир Сеоман, — серьезно сказала Тоненькая. — Мы очень боялись.

Взглянув на ее бледное лицо, Саймон понял, что она говорила правду. Конечно, они боялись и грустили — неужели теперь они не могут радоваться, что остались живы? Это совсем не значило, что они легкомысленны. Странно было бы, если бы они, подобно Джошуа, предавались печальным размышлениям, раскаянью и оплакиванию погибших.

— Я тоже боялся, — сказал он. — Нам очень повезло.

Наступило молчание. Кудрявая девушка поправила распахнувшийся плащ, обнаживший белую шею. Действительно потеплело, понял Саймон. Он уже довольно долго стоял неподвижно, но до сих пор ни разу не вздрогнул. Юноша посмотрел вверх, на небо, словно надеясь найти какое-нибудь подтверждение приходу весны.

— У вас есть леди? — внезапно спросила Кудрявая.

— Есть ли у меня что? — спросил он, хотя прекрасно ее расслышал.

— Леди, — сказала она, ужасно покраснев. — Возлюбленная.

Саймон минуту подождал, прежде чем ответить.

— Да нет, — сказал он наконец. Девушки смотрели на него в восторженном щенячьем ожидании, и Саймон почувствовал, что его собственные щеки начинают предательски горсть. — Да нет, — повторил он, с такой силой сжав канукский нож, что у него заболели пальцы.

— Ах, — сказала Кудрявая. — Ну что же, мы не смеем больше мешать вам, сир Сеоман, — ее тоненькая подружка тянула ее за рукав, но девушка не обратила на это внимания. — Вы придете на костер?

Саймон поднял брови:

— Костер?

— Празднование. Ну, и оплакивание тоже. В центре поселка, — она показала на палатки Нового Гадринсетта. — Завтра ночью.

— Я не знал. Да, я думаю, что смогу. — Он снова улыбнулся. На самом деле это вполне разумные молодые женщины, если только поговорить с ними немного. — И еще раз спасибо за рубашку, — сказал он Тоненькой.

Она испуганно моргнула.

— Может быть вы наденете ее завтра вечером.

Распрощавшись, три девушки повернулись и стали подниматься по склону горы, то и дело наклоняясь друг к другу и громко смеясь. Саймон ощутил взрыв негодования при мысли, что они смеются над ним, но тут же отогнал это предположение. Он, видимо, нравится им, так ведь? Просто девушки всегда такие, насколько он мог судить.

Он снова повернулся к зеркалу, полный решимости закончить со своей бородой еще до захода солнца. Костер, значит?.. Он углубился в размышления, стоит ли ему брать туда свой меч.

Саймон задумался над своими словами. У него, конечно, и вправду не было леди-возлюбленной, как это, по его мнению, полагалось каждому порядочному рыцарю — даже такому рыцарю-оборванцу, каким он стал. И все-таки трудно было не вспомнить о Мириамели. Сколько времени прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз? Он принялся по пальцам считать месяцы: ювен, анитуп, тьягарис, септандер, октандер… почти полгода! Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что сейчас она уже совершенно забыла его.

Но он ее не забыл. Бывали мгновения — странные, пугающие мгновения — когда он был почти уверен, что ее тянет к нему не меньше, чем его к ней. Ее глаза становились такими большими, когда она смотрела на него, словно запоминая каждую черту. А может быть это просто его воображение? Несомненно, что они совершили вместе почти невероятное путешествие, и также не подлежит сомнению, что когда-то она считала его другом… но мог ли он быть для нее и чем-то большим?

Воспоминания о том, какой она была в Наглимунде, нахлынули на него теплой волной. На ней было небесно-голубое платье, и внезапно принцесса стала почти страшной в своей законченности — ничего общего с оборванной служанкой, спавшей у него на плече. И тем не менее под дивным платьем была та же самая девушка. Казалось, что она смущена и взволнована, когда они встретились во дворе замка — но был ли это стыд за ту шутку, которую она с ним сыграла, или страх, что ее высокое положение может разлучить их?

Он помнил ее стоящей на башне в Хейхолте — ее волосы напоминали полотно золотого шелка. Саймон, бедный судомой, глядя на нес, чувствовал себя навозным жуком, попавшим в солнечный луч. И ее лицо, такое изменчивое, полное гнева или смеха, более прекрасное и непредсказуемое, чем у всех женщин, которых он когда-либо видел… Нечего заниматься бесполезными мечтаниями, сказал он себе: крайне маловероятно, что она хоть когда-нибудь видела в нем нечто большее, чем дружелюбно настроенного поваренка, вроде детей верных слуг, с которыми вместе растет знать и которых господа быстро забывают, повзрослев. И даже если он небезразличен ей, не было никаких шансов, что у них могло бы что-нибудь получиться. Таково было истинное положение вещей, по крайней мере так его учили.

Но Саймон уже достаточно долго бродил по свету и видел достаточно странностей, для того чтобы считать незыблемыми прописные истины, которым учила его Рейчел. А чем, собственно, отличаются простые люди от тех, в чьих жилах течет благородная кровь? Джошуа был человеком добрым, умным и честным — Саймон не сомневался, что из него выйдет хороший король — но его брат Элиас оказался монстром. Мог бы быть хуже самый грязный крестьянин, вытащенный с ячменных полей? Что такого священного в королевской крови? И, в конце концов, раз уж он об этом задумался, разве сам король Джон не происходил из крестьянской семьи — или такой же, как крестьянская?

Внезапно ему пришла в голову безумная мысль: что если Элиас потерпит поражение, но Джошуа тоже умрет? Что если Мириамель никогда не вернется? Тоща кто-то должен будет стать новым королем или королевой. Саймон плохо представлял себе положение в Светлом Арде — по крайней мере вне тех мест, которых коснулось его безумное прошлогоднее путешествие. Были ли другие особы королевской крови, которые могли бы в таком случае выйти вперед и претендовать на трон из костей дракона? Этот человек из Наббана — Бенигарис или как его там? Или тот, кто стал наследником Луга в Эрнистире? А может быть старый герцог Изгримнур, если только он еще жив? Его, по крайней мере, Саймон сможет уважать.

Но тут новая мысль разгорелась, словно тлеющий уголек на ветру: а почему он сам, Саймон, не может подойти для этой роли, как и любой другой? Человек, побывавший в запретном городе ситхи и водящий дружбу с троллями Йиканука? Тогда для принцессы не найти лучшего мужа!

Саймон посмотрел в зеркало, на белую прядь волос, словно его мазнули по голове белой кистью, на длинный шрам, на огорчительно запущенную бороду.

Вы только поглядите на меня, подумал он и внезапно громко рассмеялся. Король Саймон Великий! С тем же успехом можно сделать Рейчел герцогиней Наббана, а этого монаха Кадраха — Ликтором Матери Церкви. Скорее звезды засверкают среди бела дня!

И кроме того, разве мне так уж хочется быть королем?

В конце концов, это действительно было так: Саймону казалось, что того, кто займет место Элиаса на троне из костей дракона, не ждет ничего, кроме бесконечной боли. Даже если Король Бурь будет побежден — а в одно это трудно было поверить — страна в любом случае лежит в развалинах, повсюду люди умирают от голода и холода. Не будет ни турниров, ни сверкающих на солнце доспехов, ни праздников — долгие, долгие годы.

Нет, с горечью подумал он. Следующий король должен быть кем-то вроде Барнабы, пономаря хейхолтской церкви — ему придется хорошо уметь хоронить мертвых.

Он сунул зеркало в карман плаща и сел на камень, чтобы посмотреть, как солнце скрывается за деревьями.

Воршева нашла своего мужа в Доме Расставания. В длинном зале не было никого, кроме Джошуа и мертвого Деорнота. Да и сам принц не казался живым — неподвижно, словно статуя, стоял он у алтаря, на котором покоился его друг.

— Джошуа?

Принц медленно повернулся, словно пробуждаясь ото сна.

— Да, леди?

— Ты стоишь здесь слишком долго. Солнце садится.

Он улыбнулся:

— Я только что пришел. Я гулял с Саймоном, и потом у меня еще были другие дела.

Воршева покачала головой.

— Ты вернулся очень давно, даже если ты сам этого не помнишь. Ты провел на этом месте большую часть дня.