Война Цветов - Уильямс Тэд. Страница 6

Она сидит там, глядя прямо перед собой, с аккуратно уложенными на коленях руками, с лицом красивым, но бессмысленным, как колокол без языка, пока кто-нибудь снова не придет за ней.

Однажды во время одного из отключений энергии, частота которых в городе и его окрестностях с недавних пор вызывает тревогу, о ней забыли. Ночная сиделка, увидев пустую кровать, пошла искать пациентку и нашла ее все на том же кресле в саду, с устремленным в никуда взором, в промокшем от росы платье и с мурашками на молочно-белой коже.

Мастер Медуница очень расстроился тогда, не столько из-за жалости – личности с натурой администратора затруднительно испытывать жалость к той, в ком жизни не больше, чем в восковой фигуре, – сколько из страха, что семья пациентки узнает об этом упущении и заберет ее из «Циннии», лишив лечебницу значительной доли доходов. Двух сестер уволили, ночному санитару вынесли строгий выговор, однако на больной проведенная в саду ночь сколько-нибудь заметным образом не отразилась.

Ее имя, согласно записи в истории болезни, было Эрефина, но Медуница не допускал никакой фамильярности в отношениях между персоналом и пациентами, или «гостями», как он выражался, особенно когда дело касалось «гостей» из знатных домов – какими бы интимными эти отношения ни являлись и каким бы малоприятным ни был сам пациент. В лицо, в это пустое лицо, которому оживление придало бы редкую красоту, больную именовали исключительно «леди Примула» или «миледи». Уважительные слова и прикосновения заботливых рук, судя по всему, значили для нее не больше, чем ночная роса. Если бы и она, и ее служители были смертными, они могли бы между собой потихоньку называть ее бездушной, но эльфы не претендуют на обладание душой – если у них и есть нечто такое, то они об этом не знают.

Сестры и сиделки «Циннии», многие из которых беззастенчиво носили крылья и с полной несознательностью верили в старые сказки, были уверены, что у их недвижимой, безмолвной подопечной, такой красивой и лишенной какой бы то ни было жизни, есть своя история, темная, романтическая, с трагическим оттенком – но если администратор или кто-нибудь еще эту историю знал, для других она оставалась тайной. За мятным чаем, между сплетнями о наплечниках мастера Медуницы и гадких наклонностях близнецов Пиретрум, они называли ее «Тихой Девой-Примулой» и пытались разгадать, что же довело ее до столь ужасного состояния, но и самые смелые догадки даже отдаленно не приближались к истине.

Нетрудно было представить себе, что когда-то многие охотно пожертвовали бы жизнью и репутацией ради ее очей, теперь безнадежно пустых – но никому из «Циннии» даже в голову не приходило, что скоро весь мир может укрыться тенью из-за тех же, давно угасших, очей.

3

ПОД УКЛОН

День выдался хороший, один из немногих за два месяца, прошедших после выкидыша Кэт, с той ночи, когда закончилась его прежняя жизнь – так думал иногда Тео, не подозревая, как искушает этим судьбу. В кои-то веки он выспался как следует, без кошмаров, и это придало его сердцу и походке давно позабытую легкость. (С некоторых пор ему стал сниться один и тот же странный клаустрофобический сон: он находился в комнате, полной дыма или тумана, и смотрел сквозь толстое стекло на недосягаемый мир.) Но сегодня все дурные сны, казалось, испарились под солнцем. Идя через вестибюль с букетом, явно подобранным по телефону, но поставленным во искупление вины в дорогую вазу, он даже поймал себя на том, что напевает старую песню Смоки Робинсона. Хорошенькая секретарша была слишком молоденькой, чтобы заинтересовать его всерьез – тем приятнее, по-своему, ему сделалось, когда она сказала, что у него красивый голос.

– Спасибо, – ответил он. – Я вообще-то певец – по совместительству.

Больше она ни о чем его не спросила, но это не важно – главное, когда тебе напоминают, что в твоей жизни есть нечто большее, чем работа рассыльного. Их группа не репетировала уже три недели, что вопреки обыкновению было связано не с ним, а с контрами между Крисом и Морганом, но он из-за этого не перестал быть певцом. Достаточно взять гитару, встать где-нибудь на углу, и он соберет почти столько же, сколько зарабатывает, таская цветы в горшках секретаршам и уходящим на пенсию клеркам, – иными словами, очень мало, практически ничего, поэтому он от своей доставки даже и не подумает отказаться.

«Раздели со мной это чувство», пропетое фальцетом, и улыбка секретарши напомнили ему, что он не просто стареющий подросток с длинноватыми волосами и пришитым на рубашке ярлыком «Цветы Хасигяна». Проблема, однако, в том, действительно ли его прежняя жизнь закончилась тогда ночью и началась новая? Одно дело, когда твоя девушка тебя выставила – в конце концов, даже такая насильственная перемена может содержать в себе элемент свободы, – но когда тебе после этого приходится переезжать к матери...

Это, конечно, временно, пока он не подкопит на приличное жилье. Он мог бы поселиться у Джонни, который его приглашал, но хотя он любит Джонни, как брата, снова жить с ним в одной квартире – это несколько чересчур. Самого Тео тоже не назовешь аккуратным, как часто указывала Кэтрин, но даже очень среднего аккуратиста могут напрягать остатки готовых обедов, каменеющие у тебя под кроватью. Он уже жил как-то вместе с Джонни, задолго до встречи с Кэт, и до сих пор не забыл, каково это – наступить впотьмах на таракана.

Притом мать не лезет к нему с разговорами и не стремится общаться больше необходимого. Ключ у него свой. Если он приходит домой к обеду, что бывает редко, она разогревает ему то, что готовила для себя, или ставит что-нибудь замороженное в микроволновку. Когда она сидит у телевизора, а ему хочется посмотреть другую программу, она без возражений протягивает ему пульт, берет книгу и отправляется спать. Она не создает беспорядка, не включает громко музыку, не распространяется долго на нудные темы – в качестве соседа по квартире она была бы близка к идеалу, но для матери, пожалуй, все-таки малость нелюдима.

Стараясь на первых порах объяснить Кэт, что за человек его мать, он выразил это так: «Не сказать, чтобы огонь жизни в ней горел очень ярко». Но каким бы слабым ни был этот огонь, раньше он все-таки горел ярче, чем теперь. Тео удивился, обнаружив, как мало ей дела до всего окружающего. Может, это какая-то замедленная реакция на смерть отца, случившуюся почти шесть лет назад? Или это сам Тео изменился, привыкнув после жизни с Кэт к нормальному человеческому поведению? Кто его знает. Анну Вильмос разгадать не так-то легко.

В свое время она ходила на все его школьные представления (в мюзиклах он, как правило, играл главные роли) – выходит, это для нее что-то значило. Но много слов по этому поводу она никогда не тратила. «Очень хорошо, Тео, ты молодец. Мне понравилось». Вот почти и все, точно о говядине, удачно купленной у мясника. А отец, всегда усталый после работы, и вовсе ограничивался репликами вроде «ничего, нормально» – ясно было, что больше всего ему хочется добраться до дому и лечь спать, ведь утром ему подниматься ни свет ни заря. «Видишь, Кэт? Как можно стать взрослым в семье, где ролевыми моделями тебе служат вежливые посторонние люди?»

Но сегодня, пока Тео сидел за рулем своего фургончика, даже вынужденное возвращение в материнский дом не заслоняло ощущения близкой перемены. Как будто заканчивалась долгая спячка. Он сам удивлялся тому, как тяжело далась ему двойная потеря – Кэтрин и ребенка. Дело было не только в фантастических снах: несколько недель он заливался слезами, просто услышав в фургоне по радио какую-нибудь старую песню, которая не особенно-то ему и нравилась. Реквиемы по ушедшей любви, по жертвам дорожных происшествий, по утраченным возлюбленным и детям (раньше его от этих соплей на сиропе с души воротило) и даже то, что как будто не имело отношения к его полетевшей вверх тормашками жизни, пронзало его сердце острой иглой. Одна допотопная история про утонувшую собаку (он так понял, поскольку в лирические тексты никогда не вслушивался) заставила его остановить машину – из-за слез он ничего не видел перед собой. Сегодня все было по-другому. Настоящая весна уже месяц как настала, но он впервые откликнулся на ее приход, как будто и в нем бродили нагретые солнцем соки, обещая скорый расцвет.