Музыка грязи - Уинтон Тим. Страница 57

– Иди спать, – сказала она.

– Да, – отвечал он. – Пора бы.

Джорджи осталась на террасе в пронизывающе холодном вечернем воздухе. У залива подпрыгивала и грохотала пивная. Она неожиданно почувствовала себя старой. Она легла поздно, но спала только урывками, в богатой череде снов. Перед пробуждением она была на белом ракушечном пляже. Под луной стояли баобабы. Вода была спокойна и испещрена отражениями. Над пляжем возвышались джунгли, и оттуда тянулся насыщенный запах гниения. На краю моря появился силуэт. Струящаяся ткань, в которую он был облачен, делала его похожим на Христа из воскресной школы. Он манил ее, раскинув руки. Когда она подошла, она увидела миссис Юбэйл, у которой на лице был мозг, и ее дыхание было как тропическое зловоние, когда она прошептала: «О сестра, о сестра», – и взяла ее за руку. Джорджи отшатнулась. В лунном свете поблескивала стальная лопата, и она подобрала ее и взмахнула. Голова миссис Юбэйл раскололась, как арбуз. Она рухнула на мелководье. За деревьями неожиданно появились люди. Джорджи швырнула лопату, но не слышала звука падения.

Никто из членов семьи Джорджи еще не звонил в ответ. Персонал больницы, где лежала Джуд, говорил, что та не может подойти к телефону. Днем в пятницу Джорджи отогнала свою маленькую «Мазду» к Биверу, чтобы спросить, не подержит ли он машину до ее возвращения. Бивер всю неделю почти не разговаривал с нею. Она оставила машину у него на свалке. Он вышел из задней двери рядом с воняющими туалетами, и они постояли рядом с желтой веселушкой.

– Я понял, – сказал он, пиная переднюю шину носком ботинка. – Он верует.

– Ну, что-то им да овладело.

– Страх Господень, – сказал он с кривозубой усмешкой.

– Ты правда так считаешь?

– Что-то близкое к тому, Джордж.

– Сказал, что хочет что-то исправить, – сказала она, протягивая ему ключи.

– Ну, разве того, что жена померла, недостаточно?

Она пожала плечами.

– Это как-то связано с нею, ведь так?

– Я так думаю. Это и еще ты, Джордж.

– И все-таки что на него нашло? Он говорит о всяких знаках и предзнаменованиях, и я не пойму, он об удаче волнуется или о Господе Всемогущем.

– Может, для него это одно и то же.

– Ну так вот, меня это пугает, – сказала Джорджи. – Эти разговоры и эта поездка в Брум.

– Так зачем ты едешь?

– Ну, – пробормотала она, – я смогу что-нибудь для себя из нее извлечь.

– Фокса, – со смехом сказал Бивер. – Вот и нашлось имя, которым он сможет заклинать Господа. И оно всегда заставляло его подскакивать.

– Господи, Бивер, ты знаешь больше, чем говоришь. Могу поспорить, ты о нем все знаешь до капельки.

– Не. И все-таки я могу порассказать о нем достаточно дерьма – как и он обо мне.

– А дай-ка попробую угадать: мне ты не расскажешь, что хорошего знаешь о нем.

– Верно.

– Так ты его психоаналитик или исповедник?

Бивер рассмеялся и подтолкнул ее машинку бедром, так что его брюшко подпрыгнуло вместе с подвеской машины.

– Ну, Бивер, по-дружески. Скажи мне, меняются ли люди?

– По-дружески? Не знаю. Хотя одно тебе все-таки скажу. В старину вещи были гораздо проще. Джим Бакридж в том числе.

Потом она прогуливалась с Рэчел вдоль лагуны, и они остановились на мысу, чтобы посмотреть, как ее сын Сэм скатывается с отдаленной волны, перехлестывающей через риф. Рэчел знала, что это он, потому что узнала раскраску его доски, но для Джорджи он был просто струей пены на поверхности волны. Прогуливаясь в удрученном молчании, они наткнулись на перевернутую черепаху, окруженную наскакивающими птицами. Они перевернули ее на брюшко, положили на приплесок и увидели, что та все еще жива; но тут они заметили большой стебель, вырастающий у нее из головы, на конце которого была какая-то мидия; и когда они смыли раковину, крохотный краб упал с зада черепахи. Джорджи знала, что это за черепаха. Она видела их сотнями в тропиках. Это была грифовая черепаха, забравшаяся за тысячи миль от родины. Джорджи представила себе, как утомленную черепаху уносит южное течение Лиюин, а всякие животные прилепляются к ней, как к груде мусора.

– Ты веришь в предзнаменования, Рэчел?

– Не-а, – сказала та, подергивая за основание моллюска.

– Я думала, вы, ньюэйджеры, везде их видите.

– Что это ты заладила о «Нью эйдж»? Я просто помассировала тебе спину и уже стала ясновидящей. Подруга, единственное, что у меня ассоциируется с новой эпохой, – это значок доллара.

– Старая, циничная баба.

– Гляди-ка, дошло.

– Что мы будем с ней делать?

– Сэм с Джеррой выходят ее. И зимой кто-нибудь отвезет ее на север.

– Долго же ей пришлось проплыть до этого пляжа, чтобы очутиться у наших ног.

Рэчел рассмеялась.

– Ты думаешь, я сошла с ума, – сказала Джорджи. – Из-за этого. Из-за поездки с Джимом.

Рэчел взяла черепаху и обрызгала водой ее панцирь.

– Знаешь, – сказала Джорджи, – обычно, когда я делаю глупость, я не долго думаю. Это даже похоже на безумие. Но я этого не чувствую. Я спокойна. Почти сосредоточенна. Всего несколько дней. А потом я вернусь. Он не знает еще, что я переехала на ферму. Ты заглянешь ко мне, когда я обживусь?

– Конечно, – сказала Рэчел, глядя, как черепаха слабо вырывается и пытается уплыть.

Когда они обходили лагуну, черепаха все трепыхалась и гребла ластами в воздухе. Они прошли весь пляж и не встретили ни души.

VII

Фокс разбивает лагерь под нависающей плитой столовой горы. Здесь есть длинный уступ, запорошенный розовой пылью, и неподалеку – пруд с дождевой водой, которая скатывается сюда со скал во второй половине дня. Фокс располагается под песчаниковым навесом и устраивает костер на открытом уступе. С этого места хорошо просматривается весь остров – через вершины деревьев до пояса баобабов и до самого пляжа. Оттуда открывается вид на весь залив. Вдали лежит широкое плато в пестрых мазках красного, черного и зеленого, и в полдень муссонные дожди покрывают его полосками маленьких водопадов, которые отсюда кажутся не больше блесток на платье. Фокс выбирает место для лагеря в основном потому, что здесь неподалеку есть питьевая вода, но он отлично понимает и его достоинства в плане укрытия. Построив из веток подобие хижины и заслонив ею устье свисающей плиты, он знает, что теперь его совершенно не видно с пляжа. Укрытие отлично сливается с бахромой инжира и усиками плюща. Со временем он протаптывает тропку через остатки тропического леса к пляжу, где раскалывает устриц и забрасывает снасти. Один конец белой бухточки заканчивается булыжниками и острой галькой. На другом – чахлая поросль мангровых деревьев; через нее он в часы отлива проходит к полосе камней, которая завершается полоской песка. От этой полоски до материка не больше полумили. Даже в сезон дождей на материке, похоже, очень сухо. Горные гряды отсюда кажутся жесткими, бездревесными.

Фокс живет вместе с приливом. С полоски песка он ловит гигантскую скумбрию и рыбу-зайца, и то тут, то там ему попадается испанская макрель. Он рыщет между скалами в поисках мангровых щук, люцианов, голубых окуней. По дороге он собирает плавучий хворост и на спине относит его в лагерь. Он жарит рыбу целиком на угольях и варит суп в котелке. Вначале, на радостях, он ловит слишком много, и ему приходится коптить рыбу на козлах из веток, накрыв ее листьями. Иногда слишком жарко, чтобы готовить, и тогда он ест рыбу сырой у воды, и ему не приходится нести обратно ничего, кроме удочки и снастей.

Он научается есть зеленых муравьев ради лимонных брызг на языке и ради того, как вкусна становится от них густая похлебка, приправленная щепоткой чили. Он осторожно и нерешительно обращается к мангровым улиткам, чья голубая плоть его настораживает, и пробует ягоды и инжир, озабоченно сморщившись. Орехи пандануса почти безвкусны. Ему не везет с мякотью плодов баобабов, но нравится ходить под тенью деревьев, где под ногами хрустят ракушки. Он целыми днями наслаждается мыслью, что у него лучшее место на острове. Он карабкается по горам, куда только может забраться, и однажды все утро забирается на вершину столовой горы и преодолевает выдутые ветром трещины, чтобы посмотреть в сторону океана и увидеть архипелаг, который воткнут в залив под его ногами, как охотничий нож.