Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Уинзор Кэтлин. Страница 13
Но никто не мог занять место Кромвеля, поэтому почти два года в стране царила полуанархия. Его сын, которого сам протектор назначил наследником, не обладал способностями отца, и военные вскоре отделались от него, к его собственному облегчению. Сразу же началась грызня между пехотой и кавалерией, между ветеранами и рекрутами, и казалось, что гражданская война неизбежна. Страну охватило отчаяние. Страшно было вновь проходить через все ужасы безвластия, от которого ничего хорошего люди не получили. Поэтому они стали уповать на монархию как на единственный путь к избавлению от страданий.
Генерал Монк, который прежде служил Карлу I, а позже переметнулся на сторону Кромвеля, после смерти короля прошел маршем от Шотландии и занял столицу страны. Хоть он и был солдатом, но твердо верил, что армия должна подчиняться гражданским властям, и он решил освободить страну от рабского подчинения военным. Он терпеливо ждал проявления народной воли, а потом, когда убедился, что сопротивляться роялистскому влиянию, охватившему все слои общества, неразумно, он присягнул Карлу Стюарту. Созвали свободный парламент, и король направил ему письмо из Бреды, объявив о своих благожелательных намерениях. Так Англия еще раз стала монархией по желанию всего народа.
Лондон наводнили роялисты, которые приехали сюда вместе с женами и детьми. И если в городе кто-то и оставался недовольным возвращением его величества, то он молчал и прятался. Постепенно к людям вернулась способность смеяться и радоваться жизни. Всякую сдержанность отбросили. Нарочито скромная одежда и благочестие рассматривались как проявление симпатии к пуританам, а такие симпатии старались не выказывать перед ярыми сторонниками короля. Мир совершил сальто-мортале, и все, что считалось грехом вчера, стало добродетелью сегодня.
Но это было не просто желанием выглядеть лояльным, временной эйфорией из-за возвращения монархии, радостью по поводу освобождения от гнета. Нет, причина лежала глубже. Долгие годы войн разрушили семьи, расшатали старые устои и обычаи. И сейчас наступала новая жизнь, превосходная и блистательная, но в то же время вульгарная, веселая и грубая, элегантная и бесстыдная.
29 мая 1660 года, как раз в день своего тридцатилетия, король Карл II въезжал в Лондон.
Закончилось пятнадцатилетнее изгнание, скитания из одной европейской страны в другую, — и везде он был нежеланным, ибо политики старались установить отношения с убийцей его отца. Сейчас наступил конец нищете, прозябанию в полуголодном состоянии и зависимости от милости благодетелей. Наступил конец бесплодным попыткам вернуть себе королевство, которые длились более десяти лет. И самое главное, конец унижениям и глумлению со стороны тех, кто был ниже его по рангу, да и во всем остальном. Наконец-то он перестал быть человеком без родины и королем без короны.
День стоял ясный и безоблачный, сверкало солнце, и люди говорили друг другу, что это — хорошее предзнаменование. От Лондонского моста до Уайтхолла, по всему пути следования кортежа, на каждой улице, балконе, у каждого окна и на крышах скопились люди. И хотя начало процессии ожидалось только после полудня, к восьми утра уже яблоку негде было упасть. Воины ополчения, нее двенадцать тысяч человек, образов когда-то они сражались против Карла I, но теперь получили приказ сдерживать толпу, чтобы мог проехать его сын.
Все вывески пестрели майскими цветами, на улицах появились арки из боярышника, над входами многих домов зеленели ветки дуба. Из окна в окно протянулись гирлянды из цветов, украшенные яркими лентами и ярко начищенными, сверкающими на солнце серебряными ложками. Из окон зажиточных горожан свисали красивые "гобелены и золотые, алые и зеленые знамена, а на крышах домов победнее красовались флаги. Рекой лилось вино, и во всех церквах города непрестанно звонили колокола. Потом, наконец, раздался низкий мощный грохот — это выстрелила пушка, провозгласившая, что процессия вступила на Лондонский мост.
Звуки приближавшегося кортежа послышались сначала из узких улочек: ритмичное цоканье копыт по мостовой, барабанный бой, резкие трели кларнетов — будто отдаленные раскаты грома. Процессия блистала и переливалась, она поражала почти сверхъестественным великолепием. И королевская свита казалась бесконечной: воины в алых с серебром накидках, в черных с золотом и зеленых с серебром бархатных камзолах, при сверкающих шпагах, с развевающимися знаменами; разукрашенные лошади, высоко поднимая ноги, являли, как и люди, достоинство и гордость. Шествие продолжалось час за часом, пока у зрителей не стало рябить в глазах, а глотки не охрипли от приветственных криков, в ушах же не смолкал звон.
Сотни кавалеров, тех, кто сражался на стороне Карла I, кто продал земли и имущество, чтобы спасти его, и кто отправился с сыном короля за границу, ехали в самом конце процессии. Все без исключения богато одетые, они восседали на прекрасных лошадях, хотя все это великолепие было взято в кредит. Далее следовал лорд-мэр, держа в руке обнаженную шпагу. По одну сторону от него скакал генерал Монк, низкорослый, толстый и некрасивый, но с достоинством сидящий в седле — и солдаты, и горожане испытывали к нему уважение. В те дни он считался, пожалуй, самым популярным после короля человеком в Англии. По другую сторону от лорда-мэра ехал Джордж Вильерс, второй герцог Букингемский.
Герцог, крупный, красивый, удивительно мужественный человек, улыбался и кивал женщинам, которые с балконов посылали ему воздушные поцелуи и бросали цветы. У него были роскошные светлые, поразительной красоты, волосы. Его титул уступал лишь принцам крови, а состояние было самым большим в королевстве. Ибо он ухитрился жениться на дочери генерала, сражавшегося на стороне парламентариев, которому отдали огромные земельные наделы герцога, и таким образом спасся. Почти все знали, что за свои многочисленные предательства герцог попадал в опалу, но сейчас он выглядел вполне довольным собой, будто сам лично изобрел реставрацию.
За ним следовали пажи, знаменосцы с королевскими гербами и барабанщики, которые так усердно грохотали, что лица их блестели от пота. Сразу за ними скакал Карл II, наследный король Англии, Ирландии и Франции, монарх Великобритании и защитник веры. От толпы исходило неистовое обожание, истеричное и почти религиозное. Люди падали на колени, тянули к нему руки, рыдали, снова и снова произнося его имя:
Карл ехал медленно, улыбался, приветствуя их поднятой рукой. Высокий, более шести футов ростом, крепкий и сильный, он отличался хорошим телосложением и прекрасно смотрелся верхом на коне. Соединив в себе черты многих национальностей, Карл больше походил на отпрыска Бурбонов или Медичи, нежели на Стюартов: смуглая кожа, черные глаза, черные блестящие волосы, ниспадавшие крупными кольцами на плечи. Когда Карл улыбался, под ниточкой усов обнажались красивые белые зубы. Черты лица выдавали практичный и циничный ум, но несмотря на это, он обладал обаянием, действовавшим на людей и согревавшим их сердца.
Они полюбили его с первого взгляда.
По обе стороны от него скакали два его младших брата. Джеймс, герцог Йоркский, тоже высокий, атлетически сложенный, но со светлыми волосами и голубыми глазами, больше других напоминавший покойного отца. Он был моложе короля на три года. Однако этот красивый мужчина, с густыми темными бровями, немного раздвоенным подбородком и упрямой линией рта, не обладал обаянием старшего брата. Люди были сдержанны в своих мнениях по поводу герцога, его холодность и заносчивость обижала их. А Генри, герцог Глостерский, живой и радостный юноша двадцати лет от роду, казался влюбленным во всю вселенную и не сомневался, что мир отвечал ему взаимностью.
Только поздно вечером закончились праздничные церемонии, и король отправился в свои апартаменты в Уайтхолле, совершенно измученный, но счастливый. Он вошел в спальню, еще в великолепных одеждах, держа в руках черно-коричневого спаниеля с хвостом, походившим на сливу, длинными ушами и недовольной физиономией сердитой старой леди. Под ногами у него возилось еще с полдюжины собак, которые визгливо потявкивали. Но тут неожиданно раздался резкий скрежет, и собаки испуганно замерли, подняв глаза вверх. Там, на кольце, ввернутом в потолок, раскачивался большой зеленый попугай, который, склонив голову набок, пронзительно кричал: