Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Уинзор Кэтлин. Страница 35

Насколько могла, Эмбер пыталась не втягиваться в тюремную жизнь. Ньюгейт — не то место, где она желала бы известности. Эмбер не появлялась в пивной Тэпрум и, конечно, не ожидала посетителей, поэтому она выходила из камеры только по воскресеньям, когда всех заключенных водили в церковь на третьем этаже.

Большинство женщин-должниц пали жертвами несчастной судьбы, и все ожидали скорого освобождения. Они часами рассказывали в том, что станут делать, когда выйдут отсюда, когда отец, брат или друг отдаст за них долг, и они вновь обретут свободу. Эмбер с тоской слушала эти разговоры, ибо за нее-то никто не отдаст долг, и надежды на освобождение не оставалось. Однако она упрямо продолжала надеяться.

Мучительная тоска по дому вызывала у Эмбер воспоминания о Гудгрумах. Она с удовольствием вдруг вспоминала о вещах, о которых и сама не подозревала, что помнит. Например, как окна ее спальни оплетали розы и какой чудесный аромат они источали. Как на карнизах под окнами возились воробьи, и каждое утро она просыпалась под их чириканье. Как вкусно готовила Сара, в какой чистоте содержала пол на кухне и как сверкали чистотой кастрюльки, миски и плошки на кухонной полке. Эмбер страшно захотелось вновь увидеть голубое небо, вдохнуть свежий воздух, ощутить аромат цветов и сена, услышать пение птиц. Она никогда прежде не знала, что Рождественские праздники могут быть такими грустными.

Она помнила Рождество в прошлом году, когда она готовила вместе с Сарой сладкий пирог и сливовую подливку, как они с кузинами одевались и разыгрывали веселые шутки ряженых, а все жители деревни по старинной традиции произносили тосты за фруктовые деревья и пили яблочный сидр. В канун Нового года Эмбер истратила несколько шиллингов из быстро тающих денег на бутылку рейнского вина, и обитательницы камеры должников распили ее, провозглашая тосты за Новый год. Перед полночью во всех церквах Лондона начали звонить колокола, и Эмбер охватил страх, что она никогда больше не услышит звука колокола, не доживет до следующего Нового года. А через неделю Ньюгейт охватило радостное возбуждение: в городе произошел бунт религиозных фанатиков. Три дня и три ночи бушевало восстание на улицах и площадях. Провозглашая Иисуса монархом, повстанцы расстреливали каждого, кто не соглашался с ними. Сквозь тюремные стены заключенные слышали грозные крики, зловещие угрозы и цокот копыт. Пленники Ньюгейта стали собираться группами, говорили о пожаре и всеобщей резне, обсуждали способы побега. Женщины впадали в истерику, толпились у ворот тюрьмы и умоляли выпустить их.

Но за «пятыми монархистами» устроили настоящую охоту — их отлавливали, убивали или брали в плен. Через несколько дней двенадцать человек повесили, вздернули на дыбу и четвертовали. Их останки бросили в Ньюгейт. Обрубленные туловища, руки и ноги свалили во дворе тюрьмы, и эсквайр Дан принялся за работу, отмачивая головы в морской соли и набивая их затем специальной бальзамирующей травой кумин. В тюрьме все постепенно вернулось к прежнему: пьянство, разврат, карточные игры, воровство и драки.

На очередное слушание в суде Эмбер привели вместе с миссис Бакстед и Молл Тернер; их всех, а также многих других должников приговорили к заточению в тюрьме до погашения долга. Эмбер так надеялась, что после суда ее освободят, что приговор прозвучал для нее как удар грома, и несколько дней после суда она не могла прийти в себя. «Лучше бы я умерла», — говорила она. Но потом Эмбер стала уговаривать себя, что ее положение не настолько отчаянное, как кажется. В самом деле, ведь в любой день может приехать Элмсбери и спасти ее. Помощь приходит, когда ее меньше всего ожидаешь, и она стала очень стараться не ждать Элмсбери.

Она часто виделась с Молл Тернер; та не раз уговаривала Эмбер выйти, так сказать, в свет, бросить этот затворнический образ жизни.

— Господи, милочка, ну что ты теряешь? Разве ты хочешь заживо сгнить здесь?

— Конечно, нет, — сердито вскричала Эмбер, — я мечтаю поскорее выбраться отсюда!

Молл усмехнулась и подошла к камину прикурить трубку. Многие заключенные — и мужчины, и Многие женщины непрестанно курили табак; считалось, что это предохраняет от болезней. Молл вернулась в облаке дыма, села и стала барабанить пальцами по столу.

— Погляди-ка, — на среднем пальце Молл сверкнул крупный бриллиант. — Сняла с одной дамы, которая позавчера приперлась на свидание. Мы ее пихнули, а когда она стала заваливаться, я сдернула с нее кольцо, а другая из наших прихватила часы.

Молл часто выражалась на тюремном жаргоне, который немного начала понимать и Эмбер.

— Знаешь, дорогая, пивная — очень прибыльное место. Во всяком случае, через месяц я смогу выкупиться отсюда. А ты, если хочешь, можешь оставаться здесь, — и она поднялась на ноги.

Раз или два, почти убежденная россказнями Молл об удачных кражах, Эмбер заходила в Тэпрум, но к ней сразу начинали приставать, да так грубо, что ей не оставалось ничего, кроме как подхватить юбки и бегом укрыться в относительно безопасной камере должников. Молл рассмешил ее рассказ об этом, она заявила Эмбер, что та вела себя, как дура, что она не умеет пользоваться тем, что имеет от Бога.

— Некоторые из этих джентльменов весьма богатые люди. Я не сомневаюсь, что со временем ты сумеешь заработать и выбраться отсюда. Конечно, — добавила она с кривой улыбочкой, — четыреста фунтов так быстро не насобирать, — здесь пруд пруди шлюх, которые зарабатывают по два-три шиллинга каждый день.

Несколько раз Молл передавала Эмбер предложения от тех или иных мужчин, но плата никогда не была достаточной для вызволения из тюрьмы. Внешний облик Молл служил вполне красноречивым предупреждением для Эмбер. Она смертельно боялась состариться и поседеть. Тем не менее, она готова была на все, чтобы выбраться из Ныогейта и воспользовалась бы любой возможностью, чтобы ее ребенок родился на воле.

К концу месяца у нее осталось меньше двух фунтов — за все приходилось платить, а цены здесь были высокими. Эмбер расплачивалась за пишу, которую ей приносили, — бесплатно выдавались только черствый хлеб и затхлая вода, да благотворительное мясо раз в неделю. Еще она оплачивала еду миссис Бакстед, иначе несчастная голодала бы. Когда одна повитуха, ее сокамерница, сказала, что Эмбер слишком худа для беременной и что ребенок поглощает все, что она ест сама, Эмбер решилась продать золотые серьги.

Миссис Клеггет бросила на серьги презрительный взгляд:

— Вот за эти? Латунь и бристольский камень! Да они не стоят и трех фартингов! Где ты их нашла — в магазине Сент-Мартина? — в приходском магазинчике при церкви Сент-Мартин-ле-Гранд продавалась дешевая бижутерия из поддельных драгоценностей.

Уязвленная, Эмбер не ответила ей. Но она сама стала замечать, что тонкий слой позолоты постепенно сходит и обнажается серый тусклый металл. Она даже обрадовалась, что серьги слишком дешевы для продажи.

Как-то раз в конце пятой недели пребывания в Ньюгейте Эмбер сидела в часовне, разглядывала свои грязные ногти и с тревогой размышляла, что она будет делать в будущем месяце. Уже несколько дней она набиралась решимости сказать миссис Бакстед, что не в состоянии платить за ее еду. Но не могла заставить себя сделать это, ибо дочь миссис Бакстед ежедневно приходила на свидание к матери и приводила ей понянчить младшего ребенка. Как всегда, Эмбер не услышала ни одного слова проповеди, хотя служба шла достаточно долго.

Тут Молл Тернер толкнула ее локтем. — Гляди, это Черный Джек Моллард! — прошептала она. — Он на тебя глаз положил.

Эмбер угрюмо взглянула через проход и увидела крупного черноволосого мужчину. Тот не отрываясь разглядывал ее и, заметив ее взгляд, улыбнулся. Недовольная тем, что ее сбили с мыслей, Эмбер хмуро взглянула на него и отвернулась. Молл сердито толкнула ее несколько раз, но Эмбер перестала обращать внимание на подругу.

— Ну что за цаца такая! — пробормотала Молл, когда они выходили из церкви. — Кого ты ожидаешь увидеть здесь, в Ньюгейте? Его величество, что ли?